ВНУТРЕННЕЕ СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ВО ВРЕМЕНА ИОАННА III Смерть и завещание Иоанна III. - Договор сыновей Иоанновых при жизни отца. - Титул Иоанна III. - Форма обращений вельмож и служилых людей к великому князю. - Печати. - Казна великокняжеская. - Богатство удельных князей. - Доходы великокняжеские. - Образ жизни великого князя. - Сравнительное положение великих князей московского и литовского. - Князья и бояре в Москве. - Крестоцеловальные записи. - Новые придворные чины. - Двор великой княгини. - Богатство князей-бояр. - Кормления. - Поместья. - Войско в Северо-Восточной и Юго-Западной России. - Приказы. - Города Юго-Западной России. - Магдебургское право. - Внешний вид русского города. - Пожары. - Сельское народонаселение. - Юрьев день. - Сельское народонаселение в литовских владениях. - Бедствия. - Торговля. - Искусства. - Почты. - Церковь. - Ересь жидовская. - Иосиф Волоцкий. - Меры к улучшению нравственности духовенства. - Заботы о грамотности. - Богорадное житие в монастырях. - Поучения. - Материальное состояние духовенства. - Вопрос: следует ли монастырям владеть населенными имениями? Связь русской церкви с восточною. - Состояние православного духовенства в литовских владениях. - Судебник Иоанна III и судебник Казимира литовского. - Народное право. - Общественная нравственность. - Литература.

27 октября 1505 года умер Иоанн III, на 67-м году от рождения, на 4-м - княжения, пережив вторую супругу, знаменитую Софию, только двумя годами и несколькими месяцами. В завещании своем Иоанн, подобно предшественникам, поделил волости между пятью сыновьями: Василием, Юрием, Димитрием, Семеном и Андреем; но старшему, Василию, дано 66 городов, и в том числе самые значительные: Москва, Новгород, Псков, Тверь, Владимир, Коломна, Переяславль, Ростов, Нижний, Суздаль, Муром, кроме того, волости князей Мезецкого, Новосильских, Одоевских, Белевских, Щетинина, Заозерье, Заволочье, Югра, Печора, Пермь Великая, князья Мордовские, вся Вятская земля с арскими князьями, жалованная вотчина князя Бельского (Лух и проч.), Корельская земля с Лопью, лешею (лесною) и дикою, Поонежье и Двинская земля, тогда как всем остальным четверым сыновьям вместе дано менее половины городов, именно только 30. Касательно отношений старшего брата к младшим повторяется обычное выражение: "Приказываю детей своих меньших, Юрия с братьею), сыну своему Василию, а их брату старшему: вы, дети мои, - Юрий, Димитрий, Семен и Андрей, держите моего сына Василия, а своего брата старшего вместо меня, своего отца, и слушайте его во всем; а ты, сын мой Василий, держи своих братьев младших в чести, без обиды". Но касательно определения отношений по владениям находим перемены против распоряжений прежних князей: Василий Темный благословил старшего сына только третью в Москве; Иоанн благословляет старшего сына двумя третями: "Сын мой Василий держит на Москве большого своего наместника по старине и как было при мне, а другого своего наместника держит на Москве, на трети князя Владимира Андреевича, которая была за братьями моими, Юрием и Андреем"; но и в остальной трети, которую прежние удельные князья ведали по годам, теперь старший брат получил также часть: "Благословляю сына своего Василия и детей меньших - Юрия, Димитрия, Семена, Андрея - в Москве годом князя Константина Димитриевича, что был дан брату моему Юрию, да годом князя Петра Димитриевича, что был дан брату моему Андрею Меньшому, да годом князя Михаила Андреевича: держит сын мой Василий и мои дети меньшие на тех годах своих наместников, переменяя пять лет, по годам; а что дан был брату моему Борису в Москве год князя Ивана Андреевича, и тот год приходилось брата моего Бориса детям держать на шестой год вместе; но племянник мой Иван Борисович отдал свои полгода мне, а я отдаю их сыну своему Василию, пусть он держит шестой год вместе с племянником моим Федором Борисовичем". Так распорядился завещатель относительно судных пошлин московских; относительно же тамги и других пошлин старший брат обязан был из них давать младшим только по сту рублей каждому. Потом видим ограничение прав удельных князей в их собственных владениях: "Сын мой Юрий с братьями по своим уделам в Московской земле и в Тверской денег делать не велят; деньги велит делать сын мой Василий в Москве и Твери, как было при мне. Откуп знает сын мой Василий, в откуп у него мои дети Юрий с братьми не вступаются. Что я дал детям своим сельца у Москвы с дворами городскими на посадах; и дети мои на тех дворах торгов не держат, житом не велят торговать, лавок не ставят, купцов с товаром иноземных из Московской земли и из своих уделов на этих дворах не велят ставить: ставятся купцы с товаром на гостиных дворах, как было при мне, и меньшие дети мои в те дворы гостиные и в те пошлины не вступаются. Если в сельцах детей моих меньших и на их дворах городских кто станет торговать съестным товаром, то сын мой Василий этих торгов не велит сводить, но прикащик его берет с них полавочную пошлину. Если случится душегубство в сельцах и городских дворах меньших сыновей моих, то судит большой наместник сына моего Василия; суд и дань над селами в станах московских принадлежат меньшим сыновьям моим, которые ими владеют, но душегубством и поличным эти села тянут к Москве, кроме поличного, которое случится между их крестьянами таком случае судят их прикащики, но докладывают большого наместника московского. Грамоты полные и докладные пишет только ямской дьяк сына моего Василия. Города и волости, доставшиеся в уделы меньшим сыновьям моим, но прежде тянувшие душегубством к городу Москве, и теперь тянут туда же по старине". В ордынские выходы: в Крым, Казань, Астрахань, Царевичев городок (Касимов), для других царей и царевичей, которые будут в Московской земле, на послов татарских назначена тысяча рублей в год; из этой суммы 717 рублей платит великий князь, остальное доплачивают удельные. Иоанн III в своей духовной окончательно решает вопрос о выморочных уделах: "Если кто-нибудь из сыновей моих умрет, не оставив ни сына, ни внука, то удел его весь к Московской земле и Тверской сыну моему Василию; меньшие братья у него в этот удел не вступаются; если же останутся у покойного дочери, то сын мой Василий, наделив, выдает их замуж, а что покойный даст своей жене - волости, села и казну, в это сын мой Василий не вступается до ее смерти".

Новый порядок престолонаследия, по которому дядья должны были отказываться от прав на старшинство в пользу племянников от старшего брата, был подтвержден тем, что Иоанн еще при жизни своей велел старшему сыну Василию заключить договор с следующим за ним братом, Юрием; по этому договору последний обязался держать великого князя господином и братом старшим, держать честно и грозно без обиды; здесь выражение держать господином употреблено в первый раз; в первый раз в договоре между родными братьями младший обязывается держать княжение старшего честно и грозно. Относительно главного условия Василий говорит Юрию: "Придет воля божия, возьмет бог меня, великого князя, и останутся после меня дети, то сына моего, которого я благословлю великими княжествами, тебе держать в мое место своего господина и брата старшего, великих княжеств под ним, под моею великою княгинею и под нашими детьми блюсти и не обидеть, ни вступаться, ни подыскиваться никаким способом". Любопытно, что здесь отец выговаривает себе право благословлять великими княжествами сына, которого хочет, не упоминая ни слова о старшинстве; это право, как мы видели, было ясно высказано Иоанном III в ответе его псковичам: "Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? Кому хочу, тому и дам княжество". Хотя в княжение Иоанна III некоторые слабые удельные князья, как, например, Михаил Андреевич Верейский и сын Бориса Васильевича Волоцкого, и решились в духовных грамотах своих назвать великого князя государем, однако сам Иоанн не решился еще заставить младшего сына, Юрия, назвать государем старшего брата, Василия: так еще сильны были понятия о родовом равенстве между князьями! И хотя на деле это равенство уже исчезло, но на словах трудно было еще выразить это исчезновение; отца своего князь Юрий называет государем, но старшего брата назвать так не хочет, хотя и повторяет старинное родовое выражение, что старший брат ему вместо отца.

В грамотах Иоанна Калиты, сколько нам известно, впервые встречаем название великого князя всея Руси. Но это название не употреблялось в сношениях с литовским двором до времен Иоанна III, который после смерти Казимира впервые употребил в сношениях с Александром литовским выражение: "Иоанн (вместо прежнего Иван), божьею милостию государь всея Руси и великий князь владимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тверской, и югорский, и пермский, и болгарский, и иных". Против титула отца своего Иоанн прибавил название великого князя владимирского, псковского, тверского, вятского и болгарского, выключив название ростовского. В сношениях с Ливониею и мелкими владениями немецкими Иоанн принимает название царя всея Руси; потом на подписи грамоты эрцгерцога Филиппа, сына Максимилианова, Иоанн и сын его Василий названы царями Владимира, Москвы и проч.; то же название видим и в списке речей посла Гартингера; в грамоте датского короля Иоанн назван императором; в грамотах к крымскому жиду Захарии Иоанн называет себя царем всея Руси, также великим государем Русской земли. Митрополит в речи своей во время венчания внука Димитрия называет Иоанна царем и самодержцем; летописец говорит, что Иоанн благословил сына своего Василия самодержцем всея Руси. Царем и самодержцем называет Иоанна митрополит Симон в послании к пермичам. Бояре и другие служилые люди в отписках своих к великому князю употребляли такое обращение: "Государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси холоп твой такой-то челом бьет". Знатнейшие люди называются в этих отписках обыкновенными именами, другие - уменьшительными; встречаем - Алексеец, Феодорец, Васюк, но не Алешка, Федька, Васька, как после. Любопытно, что служилые люди из греков употребляют более распространенные обращения в отписках к великому князю; так, Димитрий Ларев Палеолог пишет: "Наияснейшему и вышнейшему господу, господу Ивану Васильевичу, царю всея Руси и великому князю" (следует титул).

К договорной грамоте тверского князя Михаила Борисовича с Иоанном III, заключенной в начале княжения последнего, привешены печати: на печати великого князя московского на одной стороне изображение льва, раздирающего змею, на другой - изображение двух людей: один, с крыльями, держит венок, другой, без крыльев, держит поднятый кверху меч; на печати же тверского князя изображен всадник, скачущий с поднятым кверху мечом и попирающий дракона, что является здесь впервые. К другим грамотам Иоанна III до 1497 года привешены печати с разными изображениями, между которыми нет изображения всадника, попирающего дракона: к меновой грамоте Иоанна с племянниками, сыновьями Бориса Васильевича Волоцкого, написанной в 1497 году, привешена большая печать, на которой с одной стороны впервые видим изображение двуглавого коронованного орла с распростертыми крыльями и когтями, а на другой - изображение всадника, попирающего дракона и копьем прободающего ему горло; подпись вокруг: "Иоанн, божьею милостию господарь всея Руси и великий князь владимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тверской, и угорский, и вятский, и пермский, и болгарский". Мы видели, что Иоанн первый ввел обряд царского венчания, совершенного им над внуком Димитрием.

Если выходы в Большую Орду начали уменьшаться и даже совсем прекращаться еще в княжение Василия Димитриевича и Василия Темного, то усобицы в княжение последнего и тяжкий окуп казанский должны были истощать казну великокняжескую. В других обстоятельствах находился Иоанн III. Нельзя думать, чтоб во время мирных сношений с Ахматом он посылал ему значительные выходы, ибо в противном случае хану не для чего было бы находиться в почти постоянно враждебных отношениях к Москве; расходы на Крым, Казань, Астрахань, на содержание служилых царевичей татарских, оцененные в 1000 рублей, не могли равняться с прежними выходами в пять и семь тысяч; при этом сомнительно, что вся эта тысяча выходила на татарские издержки, и если б даже выходила, то не должно забывать, какие обширные земельные приобретения сделаны были при Иоанне III. Таким образом, в княжение последнего главные расходы прежнего времени, расходы ордынские, уменьшились, а доходы вследствие приобретения обширных и богатых областей увеличились не в меру против прежнего. Отсюда понятно, что Иоанн располагал большими денежными средствами, что казна его была велика, особенно при уменье взять семьсот вместо семидесяти, при расчетливости, которая заставляла при выдаче баранов послам требовать от них шкуры назад. Иоанн в духовной своей отказывает каждому из четырех младших сыновей ларцы с казною, с какою - неизвестно, причем говорит: "А кроме того, что ни есть моей казны у казначея моего и дьяков, лалов, яхонтов, других каменьев, жемчугу, саженья всякого, поясов, цепей золотых, сосудов золотых, серебряных и каменных, золота, серебра, соболей и шелковой рухляди; также что ни есть в моей казне постельной, икон, крестов золотых, золота и серебра, платья и другой рухляди, что ни есть у моего дворецкого и у дьяков дворцовых моих сосудов серебряных, денег и иной рухляди; что ни есть у моего конюшего, ясельничих, дьяков, приказчиков моих денег и рухляди; что ни есть у моего дворецкого тверского и дьяков тверских и приказчиков в Новгороде Великом, у дворецкого, казначеев, у дьяков и приказчиков моих денег и рухляди; да на Белоозере и на Вологде моя казна и где ни есть моих казен - то все сыну моему Василию". Дорогие каменья, жемчуг, золото, серебро и вещи, из этих металлов сделанные, считались предметами, преимущественно и почти исключительно заслуживающими приобретения. Узнавши, что жена Менгли-Гиреева достала дорогую Тохтамышеву жемчужину, Иоанн не успокоился до тех пор, пока не получил ее от ханши; отправляя послом в Крым боярина Семена Борисовича, великий князь наказал ему: "Никак не забудь сказать от меня Хозе-Асану, что если будут у него лалы, яхонты дорогие и жемчуг добрый, то чтоб непременно приехал ко мне сам и привез их с собою". Знаем также, что для Иоанна покупались ковры на Востоке.

Из духовных грамот удельных князей узнаем также, в чем состояло княжеское богатство: оно состояло в венцах царских, челках, ожерельях, украшенных дорогими каменьями и жемчугом, сорочках изукрашенных, перстнях, жиковинах, крестах, иконах, постелях, шитых шелками по камке, взголовьях, подушках, шитых золотом, ларцах - красных, желтых, дубовых, золотых, украшенных костяною работою, колпаках, пуговицах, серьгах, монистах, обручах, напалках (наперстках), мускусницах (где хранился мускус), шубах, кожухах, опашнях, летниках, кортелях, каптурах, накапках, вошвах, поясах, кружевах, одеялах, гривах, спорках с разного платья, подкладках (подволоках) из-под него же, сосудах разного рода - мисах, уксусницах, перешницах, солонках, чарках, ложках, ковшах, кубках, рогах, достоканах, мамаях, сковородах серебряных. Но если богатство великого князя сильно увеличилось по известным причинам, то не было причин, по которым должно было увеличиваться богатство князей удельных; из их духовных видим, что все они оставили после себя долги: князь Юрий Васильевич оставил 752 рубля долгу, самая значительная часть которого была занята под залог разных движимых вещей; занимал он у частных лиц и у монастырей. Гораздо больше долгу оставил князь Андрей Васильевич Меньшой, задолжавший одному великому князю 30000 рублей за ордынские выходы кроме долгов частным людям; князь Михаил Верейский оставил долгу 267 рублей. Впрочем, должно заметить, что князь Юрий и князь Андрей Меньшой Васильевичи были бездетные, у Михаила Верейского сын был в изгнании, а дочери мимо великого князя не смел он отказать своей отчины; вот почему у них не было побуждений жить бережно; князь Андрей, например, проживал все свои доходы и не платил старшему брату выходов в зачет своего удела, который должен был достаться последнему; князь Борис Васильевич, оставляя отчину сыновьям, долгу не оставил; но сын его, умирая бездетным и завещая вотчину великому князю, оставил долгу более 600 рублей. Относительно взимания дани мы знаем, что Иоанн брал со всех волостей новгородских по полугривне с сохи со всякого, кто пашет землю, и с ключников, со старост, и с одерноватых; в 1491 году Тверская земля была описана по-московски в сохи. От времени Иоанна III дошла до нас древнейшая переписная окладная книга именно Вотской пятины Новгородской области, имеющая такое заглавие: "Книги Воцкие пятины писма Дмитрея Васильевича Китаева да Никиты Губы Семенова сына Моклокова лета семь тысяч осмаго (1499 - 1500). А в них писаны пригороды и волости и ряды и погосты и села и деревни великого князя и за бояры и за детми боярскими и за служылыми людми за поместщыки и своеземцовы и купецкие деревни и владычни и монастырские деревни и сохи по новгородцкому. А в сохе по три обжи, А на пригороды, на посады и на великого князя волости, и на села, и на деревни кладено великого князя оброка рубли и полтинами, и гривнами, и денгами новгородскими в новгородцкое число". За этим заглавием следует название уезда, и потом начинается описание погостов. В каждом погосте описывается прежде всего церковь погоста вместе со дворами священно - и церковнослужителей ее и с ее землею или замечается, в какой местности находится церковь погоста и где описана. Потом описываются оброчные волости, села и деревни великого князя, которые во время составления писцовой книги не были ни за кем в поместье. В начале описания каждого селения или каждой группы селений замечается, чьи были прежде эти селения; если прежде они были уже за кем в поместье, то об этом также замечается. Далее описываются волости, села и деревни великого князя, бывшие во время составления описания за разными лицами в поместье, причем замечается, чьи они были прежде. Земли каждого помещика составляют в описании особую группу. Если у какого-нибудь помещика есть земли еще в другом погосте, то об этом замечается. Затем описываются земли: 1) своеземцев и купцов; 2) владыки новгородского; 3) монастырские и церковные; 4) к описанию земель церковных присоединяется и описание земель, составляющих непосредственную собственность священно - и церковнослужителей. Замечается, в каких других погостах Вотской пятины есть еще земли владычни или земли того же монастыря и церкви. При описании каждого селения означается название его (погост, село, сельцо, деревня), собственное его имя, дворы, в нем находящиеся, с поименованием хозяев, количество коробей высеваемого жителями хлеба и количество скашиваемых копен сена, а затем число обж, в которое положена пахотная земля, доход в пользу землевладельца, старый и новый, а равно в пользу посольского или ключника, иногда корм, следующий наместнику, наконец, угодья, существующие при селении. Если жители селения занимаются не хлебопашеством, а другим промыслом, то описание сообразно этому изменяется. По описании известной группы селений, образующих одно целое, приводится итог, в котором показывается: сколько во всей этой группе по старому письму было селений, дворов, людей, обж, сох и какой по старому письму шел доход в пользу землевладельца, а равно посольского или ключника; сколько в сравнении с старым письмом прибыло или убыло по новому письму деревень, дворов, людей, обж; сколько именно по новому письму значится селений различного наименования, дворов, людей, обж и сох; какой будет идти новый доход и по каким статьям и в каком количестве он увеличился или уменьшился в сравнении с прежним временем, какие, наконец, есть угодья. Подобный итог приводится и по описании одного селения, если оно само по себе составляет особенное целое. Но по описании всех земель известного отдела, т. е. великокняжеских или монастырских и церковных, не приводится общего итога за каждый такой отдел; равно не приводится общего итога по целому погосту и по целому уезду.

Соха изменялась по соображению с различными условиями: в краях, где земледелие составляло главный промысл жителей, объем сох расширялся; в краях ремесленных или торговых сокращался; потом соха соразмерялась с качеством почвы: в этом отношении земли обыкновенно делились на добрые, средние и худые; если в соху доброй земли полагалось 800 четвертей, то средней - 1000, а худой - 1200 четвертей. Относительно посадских и слободских тяглых земель сохи измерялись не четвертями, а дворами; и здесь в одном месте в соху шло столько-то дворов, а в другом - более или менее; здесь принималось также в расчет различие средств владельцев дворов, почему сохи разделялись на сохи лучших торговых людей, на сохи средних людей (где число дворов увеличивалось вдвое против торговых) и на сохи младших людей (где число дворов было вчетверо больше против числа дворов в сохе лучших людей). Из пошлин в Иоанново время встречаются названия: померное, роговое, искунное, венцы новоженные, скатертная пошлина. От того же времени дошел до нас устав откупщикам тамги и пятна на Белоозере. Если городской человек - белозерец, или житель подгородных мест (окологородец), или житель какой-нибудь из волостей белозерских привезет товар свой, то таможенники берут со всякого товара по полуденьге с рубля да по полуденьге с саней за церковную пошлину, что берут в Москве. Если белозерец - городской человек купит себе в лавку мед, икру, рыбу, то брать у него с рубля по полуденьге порядного, если же он купит себе в лавку мех, или рогозину, или пошев соли, или бочку, кадь рыбы, или бочку сельдей, то со всего этого поодиначке (с одного) брать по полуденьге с стяга; по стольку же брать с живой коровы, с десяти полотей, с двадцати гусей, с тридцати поросят, с тридцати утят, с десяти баранов, с тридцати сыров, с двадцати зайцев. Здесь любопытно также, что упоминаются зайцы, которых следовательно употребляли в пищу в XV веке. Со льну, луку, чесноку, орехов, яблок, маку, золы, дегтю брать по деньге с воза. С вывозной из Белоозера бочки, или кади, рыбы, меха, или рогожи, или пошева соли брать со всякой по полуденьге. С служилого человека, идущего без товара, пошлины не брать; если же служилый человек станет торговать, то брать с него тамгу и все пошлины, как и с торгового человека. Кто покупает человека в полное холопство (в полницу), тот дает по алтыну с головы наместнику да по алтыну с головы дьяку, который пишет полные грамоты, да по стольку же таможенникам. Кто купит лошадь в рубль или меньше рубля, у того брать от пятна по деньге с лошади, столько же брать и у того, кто продаст. Все торговцы, как белозерцы, так и москвичи, тверичи и новгородцы, должны показывать свой товар таможенникам, не складывая с воза или с судна; если же кто сложит товар прежде явки таможенникам, тот протамжил, товар ему назад, и если этот товар будет стоить два рубля или больше, то взять с него протамги два рубля - рубль наместнику да рубль таможенникам; если товар стоит рубль, то брать тридцать алтын без гривны; если товар стоит больше одного рубля, но меньше двух или меньше одного рубля, то брать по расчету. Если кто купит лошадь без явки, то брать с него пропятенья два рубля - рубль наместнику и рубль пятенщикам. Если белозерец - городской человек купит что или продаст в своем городе, то с того тамги не брать; если же продаст или купит судно, то брать по полуденьге с рубля. С москвича, тверича, новгородца, жителя уделов московских брать тамгу по старине, с рубля по алтыну, да с саней по полуденьге за церковную пошлину и за гостиное. Придет кто с товаром на судне из Московской, Тверской или Новгородской земли, то, сколько у них будет людей на судне, брать со всех по деньге с головы. Кто приедет из Московской, Тверской или Новгородской земли, также из монастырей этих земель, равно как из белозерских монастырей, - всем им торговать всяким товаром и житом в городе на Белоозере, а за озеро не ездить, по монастырям и по волостям не торговать, кроме одной белозерской волости - Углы: здесь быть торгу по старине, а тамгу брать, как берут на Белоозере. Кто ослушается этого запрета, с тех брать с купца два рубля да с продавца два рубля, товар описывать на великого князя, самих виновных отдавать на поруки и ставить перед великим князем; городским же людям - белозерцам и посадским - за озеро ездить торговать по старине. По свидетельству Иосафата Барбаро, при Иоанне III право варить мед и пиво, употреблять хмель сделалось исключительной собственностью казны.

В образе жизни Иоанна мы не видим больших перемен против образа жизни его предшественников. Мы видели, что сам он имел два имени, оба взятые из греческих святцев, - Иоанн Тимофей: Тимофеем он назван был в честь апостола Тимофея, которого память празднуется 22 генваря, день рождения Иоанна, последнее же имя он получил на шестой день, когда празднуется перенесение мощей св. Иоанна Златоустого. Сын его, родившийся 25 марта, в день Благовещения, получил имя Гавриила, которого память празднуется на другой день; но потом получил имя Василия, под которым и известен в истории; он был крещен через 10 дней архиепископом ростовским Вассианом и троицким игуменом Паисием в Троицком монастыре; потом Паисий крестил второго сына Иоаннова, Георгия. В княжение Иоанна III при утверждении единовластия должно было оказаться большое затруднение относительно княжеских браков; сам Иоанн в первый раз был женат на княжне тверской, но при нем же Тверь пала, и князья ее пошли в изгнание; оставались князья рязанские, зависимые на деле, равные по праву князьям московским, но они находились уже в таком близком родстве с последними, которое не допускало новых браков. Таким образом, великий князь должен был заботиться о приискании невест сыновьям и женихов дочерям среди иностранных владетельных домов; но здесь, как справедливо заметила отцу королева Елена, главное затруднение состояло в иноверии. Относительно своего второго брака и брака старшего сына Иоанна великий князь успел избежать этого затруднения, женившись сам на царевне греческой и женив сына на дочери православного воеводы молдавского; но мы знаем, какие следствия имел брак старшей дочери Иоанновой Елены, долженствовавшей оставаться православною в Литве и Польше; понятно, почему Иоанн старался отыскать в Венгрии семейство владетельных князей сербских, православных; старания его на этот счет остались безуспешны, равно как искание женихов и невест в Дании, в Германии; он принужден был уже в последний год жизни женить старшего двадцатипятилетнего сына Василия на Соломониде Сабуровой, выбранной из 1500 девиц, представленных для этого ко двору; отец Соломониды, Юрий, потомок ордынского выходца Мурзы Чета, не был даже боярином; но еще прежде великий князь выдал вторую дочь свою, Феодосию, за боярина, князя Василия Даниловича Холмского; понятно, как неприятно было Иоанну выдавать дочь за одного из служивых князей - бояр, которые уже назывались холопами великокняжескими. Неуспех Иоанна в искании невесты для сына среди княжен иностранных имел важное следствие: иностранная княжна на престоле московском необходимо сближала бы и мужа и подданных с прежним отечеством своим и вообще с Западною Европою, содействовала бы сильнейшему усвоению плодов цивилизации, введению новых обычаев и как в этом, так и в других отношениях имела бы более значения, более влияния по самому высокому происхождению своему. Значение Софии Витовтовны и Софии Палеолог кроме личного характера их много объясняется их происхождением; София Палеолог принимала иностранных послов; после нее, при великих княгинях и царицах из подданных, этого обычая не видим. Воспитанная в тереме, дочь московского боярина или менее значительного служилого человека переносила и во дворец свою теремную жизнь; великий князь, как великий князь, оставался одинок на своем престоле.

В ответе послам императорским Иоанн объявил, что в Русской земле нет обычая показывать дочерей женихам или сватам прежде окончательного решения дела. Тем же послам он отказался объявить о приданом своих дочерей, отозвавшись, что неприлично великим государям вести об этом переговоры, но прежде приказывал своему послу разведать, на сколько тысяч золотых манкупский князь давал приданого за дочерью, которую предлагал в невесты князю Иоанну Иоанновичу. При описании свадьбы дочери великокняжеской Феодосии, выходившей за князя Холмского, говорится о тысяцком, дружке, дружке поддатном, о двух лицах, державших ковер княжой, о конюшем, при котором находились 15 человек детей боярских, о поезжанах жениховых, о священнике со крестом при постели, о лицах, находившихся у саней великой княгини Софии, с которой вместе ехала и невестка, великая княгиня Елена, о свещниках, коровайниках, фонарниках и проч.

Из иностранных источников узнаем, что вследствие известных изменений в отношениях великого князя к дружине и вообще к подданным изменилось и обращение его с ними. Венецианский посол Контарини говорит, что Иоанн имел обыкновение ежегодно объезжать разные области своих владений, и в особенности посещать одного татарина, которого содержал на жалованье на татарской границе для ее охранения.

В то время как Русь Северо-Восточная - государство Московское увеличивалось областями, соединение которых было прочно по единоплеменности и единоверию народонаселения, на западе, по недостатку нравственных и физических сил к сопротивлению на востоке, в то время владетели Руси Юго-Западной, великие князья литовские и короли польские, ослабляемые внутреннею борьбою между составными частями своих владений, не препятствовали образованию на востоке могущественного и враждебного владения, которого государь уже принял титул государя всея Руси и прямо объявил, что Русская земля, находящаяся за Литвою и Польшею искони его отчина и что он хочет ее добывать. В это решительное для всей Восточной Европы время, когда московский князь, освобождаясь окончательно от страха перед Азиею, начинал на нее наступательное движение и усиливался приобретением обширных владений, вырванных из-под рук великого князя литовского, все внимание последнего было обращено не на усиление своего государства прочными приобретениями, но на приобретение соседних престолов для своих сыновей. Иоанн приобретал Новгород, Тверь, Вятку, Пермь, часть Рязани, подчинял себе Казань; Казимир также приобретал орденские земли для Польши и целые королевства для сыновей своих - Богемию, Венгрию; но Иоанн отдал все свои приобретения одному сыну, который через это получил средства к новым приобретениям, тогда как занятие престолов Польши, Литвы, Богемии и Венгрии внуками Ягайла покрыло только мгновенным величием династию князей литовских, не принеся никакой пользы родной стране их, историческое движение которой прекратилось со времени соединения ее с Польшею.

В то время как великий князь московский, становясь единовластителем обширной страны, становился вместе с тем и самовластителем ее, власть великого князя литовского и короля польского никла все более и более; в то время как московский государь самовластно располагал средствами своей страны, соперник его при исполнении своих намерений нуждался в помощи и согласии сеймов, у которых должен был выкупать эту помощь и согласие уступками, должен был постоянно опасаться и гордого прелата, который не преминет в торжественном собрании укорить короля за какую-нибудь меру, невыгодную для материального благосостояния духовенства и могущественного вельможи, который не преминет поднять знамя восстания при первом неудовольствии, и, наконец, собственного войска, которое своевольством своим не преминет испортить поход.

Иоанн московский объявил, что он волен в своих великих княжествах: кому хочет, тому их и отдаст; по смерти Казимира литовского сын его Александр писал князьям и панам Волынской земли, что паны Рада Великого княжества Литовского заблагорассудили оставить его, Александра, в Литве и на Руси для защиты от неприятеля на то время, пока не выберут великого князя. Приглашая волынцев на это избрание, Александр пишет им: "Вспомните, что вы поклялись отцу моему в случае его смерти признать господарем того из сыновей его, которого ваша милость изберете вместе с панами Радою Великого княжества Литовского". Об отношениях литовского великого князя к панам своим радным всего лучше может свидетельствовать письмо его к ним от 21 октября 1503 года касательно отпуска ногайских послов. "Нам кажется, - пишет Александр, - что послов должно отпустить; но мы отдаем дело на рассуждение и решение вашей милости: как признаете за лучшее - отпустить их или задержать, так и сделаете, потому что мы без совета вашей милости ничего в земских делах не делаем".

Мы говорили уже о том, какая перемена в отношениях великого князя к дружине произошла в Московском государстве в княжение Иоанна III. Замечено было также, что в два предшествовавших княжения, Василия Димитриевича и Василия Темного, вступили в службу великих князей московских многие князья, Рюриковичи и Гедиминовичи, которые сохраняли на службе первенствующее положение, именуясь прежде бояр; таким образом, старые московские боярские роды были оттеснены от первых мест княжескими родами. При Василии Темном три из последних занимали самое видное место: Патрикеевы, Ряполовские и Оболенские; то же значение сохраняют две первые фамилии и в княжение Иоанна III; к ним с самого начала присоединяется еще княжеская фамилия Холмских, тверских удельных, вступивших в службу московскую. Князь Иван Юрьевич Патрикеев, большой наместник, наивысший воевода московский, и зять его, князь Ряполовский, пали в борьбе с Софиею; но племянник Ивана Юрьевича, знаменитый ведрошский победитель, князь Даниил Васильевич Щеня, не подвергся опале вместе с дядею. После падения князя Ивана Юрьевича его место, место воеводы московского, занял князь Василий Данилович Холмской, сын знаменитого воеводы Даниила и зять великого князя; а второе по нем место занимал Даниил Васильевич Щеня. Таким образом, князья продолжают первенствовать, и только третье место занимает потомок старой знаменитой боярской фамилии Яков Захарович Кошкин, воевода коломенский, которого брата, Юрия Захаровича, наместника новгородского, мы уже видели в сношениях с Яном Заберезским и в местническом споре с князем Щенею-Патрикеевым перед Ведрошскою битвою. Этот спор и его решение важны для нас опять как доказательство первенствующего положения княжеских фамилий перед боярскими: великий князь, решая спор в пользу князя Щени, велел напомнить Кошкину, что прежде боярин Федор Давыдович уступал также первое место князьям. Какое множество служилых князей было во время Иоанна III, видно из того, что между воеводами, участвовавшими в Ведрошской битве, упоминается одиннадцать князей и только пять имен без княжеского титула. Князья, вступивши в службу к великому князю московскому или его удельным, вошли в состав старшей дружины, боярства, и потому называются боярами. "Пожаловал я своего боярина, князя Василия Ромодановского", - говорит удельный князь Михаил Верейский в своей духовной; под духовною Иоанна III читаем: "Тут были бояре мои: князь Василий Данилович да князь Данило Васильевич". Несмотря на то, однако, князья стоят выше бояр; грамота бояр московских к панам литовским начинается так: "От князя Василия Даниловича, воеводы московского, и от князя Даниила Васильевича, воеводы Великого Новгорода, и от Якова Захарьича, воеводы коломенского, и от всех князей, и от бояр, и от окольничих, рады (думы, совета) Иоанна, божьею милостью государя всея Руси, братии и приятелям нашим, Войтеху, бискупу виленскому, и Николаю Радзивилловичу, воеводе виленскому" и проч. Из членов древних боярских родов московских кроме Кобылиных - Кошкиных в княжение Иоанна III находились на виду: из рода Акинфовых - упомянутый выше боярин Федор Давыдович, потом боярин Петр Федорович Челяднин, оба двоюродные внуки знаменитого Федора Свибла от двоих братьев - Ивана Хромого и Михаила Челядни; линия же самого Свибла прекратилась по смерти бездетного сына его, Семена. Из фамилий, особенно выдавшихся при Василии Темном, продолжают иметь значение Басенок и Ощера, преимущественно последний, пользовавшийся большою доверенностью великого князя и употреблявший, по свидетельству летописца, во зло эту доверенность; одинаковому нареканию подвергается Григорий Андреевич Мамон, которого отец был можайским боярином; наконец, с важным значением являются Ховрины, потомки греческого князя Стефана, выехавшего из Тавриды, боярин Владимир Григорьевич и сыновья его - Иван Голова и Дмитрий Владимирович, казначей великокняжеский. Мы видели, что паны литовские, предполагая или желая предполагать в Москве такие же отношения, какие существовали у них, стали пересылаться о государственных делах с боярами московскими; Иоанн допустил эту пересылку, ибо видел, что иногда она может быть полезна, когда, например, нужно было, по его выражению, задрать литовское правительство насчет какого-нибудь дела; но как он смотрел на эту форму, видно из речи посла, отправленного им в стан к сыну Димитрию: "Отец твой, господин, велел тебе сказать: прислала Рада литовская к нашим боярам грамоту, и я, против той грамоты, от своих бояр написал к литовской Раде грамоту, а какову я грамоту к ним писал, и я с нее послал к тебе список, чтобы тебе та грамота была ведома".

Мы видели, как Иоанн III обошелся с князем-боярином, который решился оставить его службу и перейти к брату его, удельному князю; несмотря на то, в договоре, заключенном по его приказанию между сыновьями его, старшим Василием и вторым Юрием, внесено обычное условие: "А боярам и детям боярским и слугам между нас вольным воля". Но еще в 1474 году употреблено было средство заставлять бояр отказываться от своего права отъезда; это средство испытано было впервые, сколько нам известно, на одном из самых знаменитых бояр-князей, Даниле Дмитриевиче Холмском, который уличен был в какой-то нам неизвестной вине (быть может, в покушении отъехать), отдан под стражу, потом прощен и принужден дать на себя крестоцеловальную запись вроде проклятых грамот, которые давались князьями во времена Темного. "Я, Данило Димитриевич Холмской, - говорится в записи, - бил челом своему господину и господарю, великому князю Ивану Васильевичу, за свою вину через своего господина Геронтия, митрополита всея Руси, и его детей и сослужебников епископов (следуют имена). Господарь мой меня, своего слугу, пожаловал, нелюбье свое отдал. А мне, князю Данилу, своему господарю и его детям служить до смерти, не отъехать ни к кому другому. Добра мне ему и его детям хотеть везде во всем, а лиха не мыслить, не хотеть никакого. А где от кого услышу о добре или о лихе государя своего и его детей, и мне то сказать вправду, по этой укрепленной грамоте, бесхитростно. А в том во всем взялся (поручился) по мне господин мой, Геронтий митрополит, с своими детьми и сослужебниками. А стану я что думать и начинать вопреки этой моей грамоте или явится какое мое лихо перед моим господарем великим князем и перед его детьми, то не будь на мне милости божьей, пречистой его матери и св. чудотворцев Петра митрополита и Леонтия, епископа Ростовского, и всех святых, также господина моего, Геронтия митрополита, и его детей, владык и архимандритов тех, которые за меня били челом, не будь на мне их благословения ни в сей век, ни в будущий, а господарь мой и его дети надо мною по моей вине в казни вольны. А для крепости я целовал крест и дал на себя эту грамоту за подписью и печатью господина своего, Геронтия, митрополита всея Руси". Но одних духовных обязательств и ручательств было недостаточно; Иван Никитич Воронцов обязался: если князь Данило отъедет или сбежит за его порукою, то он платит 250 рублей; пять свидетелей стояли при этом поручительстве; когда поручная кабала была написана и запечатана печатью Ивана Никитича, то последний, ставши перед князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, объявил ему об этом, и Патрикеев приложил к кабале свою печать.

Название бояр введенных и путных сохраняется. От времен Иоанна III дошла до нас любопытная жалованная грамота: "Се яз, великий князь Иван Васильевич, пожаловал семь Василья Остафьевича Ознобишу санничим в путь, и вы, бояре, и слуги, и все люди того пути, чтите его и слушайте". Это известие показывает нам, какое широкое и потому так теперь сбивчивое для нас значение имело слово боярин. Известие об этих мелких боярах саннича пути показывает, что и на севере были бояре, подобные западнорусским путным боярам, хотя здесь слово путный, кажется, означает дорожный, гонца, как после и на севере путные ключники, например, значили просто: дорожные ключники; употребление слова путный в разных значениях еще более затемняет дело. О западнорусских путных боярах говорится в уставах об управлении королевских волостей 1557 - 1558 годов: "Бояре путные стародавные должны владеть двумя волоками, с которых должны платить все повинности, а на службу тяглую и в подводы ходить не обязаны; но если по приказанию нашему поедут на дорогу, то в этот год ничего не платят, а без нашей воли и указа урядники наши на дорогу их никуда не посылают". Кроме названий придворных чинов, известных в прежнее время, встречаем названия: постельничего, сокольничего, ясельничего, дьяка постельного. После присоединения княжеств и уделов дворы прежних князей их не сливались с двором великого князя московского, и потому видим разделение служилых людей на двор великого князя и на детей боярских городовых. Великая княгиня, мать Иоанна III, имела свой двор, который во время похода присоединялся к двору великокняжескому под особым своим воеводою.

О богатстве князей-бояр во время Иоанна III можем судить только по завещанию главного из них, князя Ивана Юрьевича Патрикеева: завещатель делит между женою и двумя сыновьями недвижимое имущество, состоящее из двух слобод, 29 сел и 13 селец главных кроме селец и деревень, приписанных к селам; кроме того, луга и места городские; некоторых крепостных людей отпускает на волю, других делит между женою и сыновьями; между этими людьми находим названия: стрелка, трубника, дьяка, поваров, хлебников, портных мастеров, бронников, садовников, псарей, рыболовов, мельников, утятника, сокольника, огородника, плотника, серебряного мастера, истопника, страдников. Завещатель упоминает о своих куплях и об отцовском благословении. Относительно кормлений до нас дошли любопытные жалованные грамоты, данные Иоанном литовскому выходцу, пану Ивану Судимонту Кондратьевичу, получившему в Москве звание боярина введенного; в первой грамоте говорится: "Бил мне челом Яков Захарьевич, что вам обоим на Костроме сытым быть не с чего; и я, князь великий, Якова пожаловал городом Владимиром, а тебе придал другую половину Костромы, с правдою (с судом)". Потом Судимонт был пожалован городом Владимиром под князем Данилом Димитриевичем Холмским. О даче поместий упоминается под 1500 годом в летописи, где сказано, что великий князь по благословению Симона митрополита взял за себя в Новгороде Великом церковные земли владычни и монастырские и роздал детям боярским в поместья; но в одной разрядной книге находим любопытное известие, что по взятии Новгорода по государеву изволению распущены были из княжеских и боярских дворов служилые люди, послужильцы, и помещены в Вотской пятине; здесь насчитывается таких новых помещиков 47 родов. В известии об окончательном покорении Вятки говорится, что великий князь земских людей - вятчан посадил в Боровске и Кременце и поместья им дал.

Таково было средство, употребленное для увеличения числа ратных людей. Кроме так называемых служилых людей, или старой дружины, бояр, детей боярских и дворян Иоанн III послал в казанский поход 1470 года московских сурожан, суконников, купчих людей и прочих всех москвичей, которых пригоже, по их силе, и поставил над ними особого воеводу, князя Оболенского. При осаде Смоленска сыном великокняжеским Димитрием видим в московской рати посошных людей, собранных с сох. Псковской летописец сообщает нам известие о наборе войска в его родной области; в 1480 году по случаю войны с ливонскими немцами выставлено было с четырех сох по коню и человеку; в 1495 году по требованию великим князем вспомогательного войска для шведской войны псковичи собрали (срубили) с десяти сох по конному человеку; в 1500 году для войны литовской они брали с 10 сох коня, с сорока рублей - коня и человека в доспехе, а бобыли составляли пеший отряд; в псковской летописи упоминается кованая рать, из иностранных известий узнаем только, что так назывались лучшие конные полки. Мы видели, что в войнах псковитян с немцами участвовали также охочие люди (нерубленые люди, охочий человек) из Псковской волости и потом прихожие люди, приходцы из других областей. В московской рати упоминаются козаки, наконец, в состав русской рати обыкновенно входят полки татарские: кроме полков, приводимых служилыми царевичами, татары были, как видно, поселены в разных московских волостях; так, в распоряжениях об отправке посла в Крым читаем: "Ехать с Дмитрием Шеиным татарам, провожать им Дмитрия в Перекопь, в Орду, из Ростунова, Щитова, Коломны, Левичина, Сурожика, Берендеева, Ижва". Одних из этих татар посол должен был отпустить, дать им волю, других оставить с собою "в Перекопи на лежанье" для вестей.

По свидетельству псковского летописца, число московского войска, загородившего дорогу Ахмату в первое его нашествие, простиралось до 180000, растянутых на полутораста верстах; число войска, посланного на защиту Пскова от немцев в 1481 году, простиралось до 20000; новгородской силы во время Шелонского боя было 40000; столько же было московского войска на Ведрошской битве, если верить Стрыйковскому. Войска ходили по-прежнему сухим путем и по рекам: так, в 1470 году войска, назначенные в поход на Казань, плыли из разных мест к Нижнему реками Москвою, Клязьмою, Окою и Волгою; под 1467 годом встречаем известие, что войска отправились на Черемис из Галича 6 декабря и пошли лесами, без пути в жестокие морозы. Относительно продовольствия войск во время похода встречаем следующие известия: при описании похода на Казань князя Стриги-Оболенского в 1467 году говорится, что войска возвратились без успеха, истомленные, потому что осень была холодная и дождливая, корму начало недоставать, так что многие ратные люди в постные дни ели мясо, лошади мерли с голоду; во время второго похода Иоанна III на Новгород великий князь тверской присылал сына боярского отдавать кормы по отчине своей; потом уже, находясь под Новгородом, Иоанн велел всем воеводам посылать за кормом половину людей, а другую половину оставлять у себя; наконец, до нас дошли грамоты Иоанна III, по которым запрещалось полкам, идущим в поход, останавливаться брать кормы, подводы и проводников по волостям, принадлежащим Троицкому Сергиеву монастырю. Из всего этого видим, что войска брали съестные припасы по местам, по которым проходили. Из оружия упоминается огнестрельное - пушки, тюфяки и пищали. При описании войн псковичей с немцами мы уже видели, что немцы брали верх своим нарядом или артиллериею; при осаде городов псковские пушки действовали не очень удачно: так, при осаде Нейгаузена псковичи били городок пушками, пустили в него большою пушкою, но колода у нее вся изломалась, и железа около разорвались, что заставило снять осаду. Войска по-прежнему состояли из пяти частей: большого полка, правой и левой руки, передового и сторожевого полков. Еще сохранялся старый обычай браниться перед битвою: пред началом Шелонского сражения "новгородцы по оной стране реки Шелони ездяще, и гордящеся, и словеса хулные износяще на воевод великого князя, еще же окаяннии и на самого государя великого князя словеса некая хулная глаголаху, яко пси лаяху". Мы видели, что казанский поход 1469 года не удался от недостатка единства в движениях, от недостатка подчиненности. Для введения последней великий князь должен был прибегнуть к строгим мерам: когда сын его, князь Димитрий, возвратясь из Смоленского похода, пожаловался отцу, что многие дети боярские без его ведома отъезжали в волости на грабеж, его не слушались, то Иоанн велел этих ослушников схватить, бить кнутом на торгу и многих в тюрьму бросить. Уже встречаем известие и о местничестве как явлении, препятствовавшем успеху военных действий; при описании Казанского похода архангельская летопись говорит: "А воеводы судовой рати нелюбье держали между собою, друг под другом идти не хотели". Привыкши защищаться от немцев в крепких стенах своего города и потом, после ухода неприятеля, мстить ему вторжением в его землю немногочисленными отрядами для опустошения, псковичи, как видно, не любили или не умели сражаться правильным строем; об этом можно заключить из следующего летописного рассказа: "Погнались воеводы великого князя и псковичи и нагнали немцев в Очеровах на Могильнике; немцы обоз (кош) свой поставили поодаль от себя и сказали: "Когда Русь ударится на кош, то мы воспользуемся этим и выйдем из Псковской земли; если же ударится на нас, то тут нам сложить свои головы". Псковичи первые ударились на кош, за ними москвичи и начали между собою драться за немецкое добро, чудь, находившуюся при обозе, всю перебили; немцы в это время напали на москвичей и псковичей, и была с ними сеча, но небольшая. Князь псковский Иван Горбатый начал загонять псковичей, чтоб не ехали по одиначке, и они все по закустовью, и начали ему псковичи прозвища давать - опремом и кормихном. При осаде городов били пушками, стреляли стрелами, приметывали примет; первым делом осажденных было сжечь этот примет.

Ахмат в оба нашествия свои не заставал Иоанна врасплох, что, вероятно, было следствием бдительности русских сторожевых отрядов, высылаемых в степи; Иоанн жаловался Казимиру, что русские люди ездили на поле оберегать христианство от бусурманства, а литовские люди напали на них из Мценска, Брянска и других мест; потом жаловался, что литовцы перебили московских сторожей на Донце, сторожей-алексинцев, сторожей на Шате.

Относительно состояния дружины, или военного служилого сословия, в Руси Юго-Западной мы узнаем, что здесь в описываемое время название дворянин, уже получает важное значение, какого в Московской Руси не имеет: так, в жалованной грамоте великого князя Александра 1499 года дворянином называется знаменитый князь Василий Глинский. От описываемого времени дошел до нас большой ряд жалованных великокняжеских грамот князьям, панам, боярам на временные владения, или на хлебокормления, и на вечные владения городскими местами и селениями; в грамотах обыкновенно говорится, что имения эти даются самому пожалованному, его жене, детям, будущим потомкам, вечно и непорушно, с пашенными землями, бортными, подлазными, с сеножатьми, с озерами и реками, с бобровыми гонами, езами, перевесьями, болоньями, ловами, с данями грошовыми и медовыми, со всякими входами, приходами и платами (уплатами), с землями пустовскими, с млынами (мельницами) и с их вымалками, ставами и ставищами, с рыбниками, с речками и потоками их, с колодезями, с борами, лесами, гаями (рощами), дубравами и хворостниками, с лядами и лядищами, с данями куничными илисичными, со всяким правом и панством, с мытами, явками, капыцинами, со всеми боярами и их имениями, с слугами путными и даньниками, с слободичами, что на воле сидят, с людьми тяглыми, с куничниками, лейтами, конокормцами. В Киевской области княжата и панята, хотевшие ехать в чужие края, должны были сказаться королю или его наместнику и, когда устроят в своем имении службу так, как бы она была при них самих, тогда могут ехать, если только земской службы не будет; но в неприятельскую землю ехать не могут. Киевлянин, по королевским грамотам, пользовался тою же честью, как литвин, ничем перед последним не понижался; волости киевские держали только киевляне, но киевлянам король раздавал городки, кому хотел; князья, паны и бояре литовские, владевшие имениями в Киевской земле, обязаны были служить с этих имений вместе с киевлянами сами, своими головами. Урядники коронные не имели права судить слуг и людей княжеских, панских и боярских. В уставной Волынской грамоте говорится, что староста не смел срамить злыми словами князей, панов и земян, не смел казнить их и сажать в башню; но если кто из них провинится, то староста извещает короля и поступает с преступником по королевскому наказу; если обвиненный потребует суда королевского, то староста отпускает его к королю, назначивши срок, когда он обязан стать перед последним; князя, пана и земянина староста или наместник один не судит, но имеет при себе князей, панов и земян.

Думают, что относительно управления при Иоанне III последовал переход от прежнего управления посредством только известных лиц к управлению посредством известных присутственных мест, или приказов; думают, что при Иоанне III несомненно должны были существовать приказы: Разрядный, Холопий, Житный, Новгородский. Но ни в одном памятнике, дошедшем до нас от княжения Иоанна III, не упоминается о приказах; и если некоторые приказы должны были явиться непременно при Иоанне III, то не понимаем, почему некоторые из них не могли явиться ранее, если уже не хотим обращать внимания на молчание источников; не знаем, почему, например, Разрядный, Холопий приказы не могли явиться ранее? По некоторым известиям, Иоанну приписывается разделение России на три части: Владимирскую, Новгородскую и Рязанскую - и образование для каждой из них отдельного приказа под названием трети. Но с этим известием мы не можем согласиться, ибо Рязанское Великое княжество не было присоединено еще при Иоанне.

В городовом быте Северо-Восточной Руси произошло важное явление: главный представитель быта старых русских городов, Новгород Великий, приравнялся своим бытом к городам Низовой земли. Мы видели, как скудны были наши известия о быте Великого Новгорода, как трудно было по этим известиям составить о нем ясное, определенное понятие; посмотрим, нельзя ли будет теперь, при последнем столкновении Новгорода с великим князем, дополнить несколько наши сведения о различии между бытом Новгорода и бытом городов низовых. Иоанн III потребовал от новгородцев, чтоб государство его было такое же в Великом Новгороде, какое оно в Низовой земле, на Москве; тогда новгородцы просили, чтоб великий князь объявил, как его государству быть в Великом Новгороде, потому что Великий Новгород низовского обычая не знает, не знает, как государь держит свое государство в Низовой земле. На это Иоанн отвечал: "Наше государство таково: вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать". Итак, быт Новгорода рознился от быта низовых городов тем, что в Новгороде был вечевой колокол, было вече, чего в низовых городах не было; следовательно, если мы встретим в источниках, что в том или другом низовом городе, даже в самой Москве, было вече, то это слово, означающее неопределенно всякое совещание, хотя бы даже между немногими лицами, потом означающее исключительно на северо-востоке народное восстание, мятеж, - это слово не должно вводить нас в заблуждение, заставлять предполагать, что в низовых городах могло быть что-нибудь похожее на быт старых городов, уцелевший и, вероятно, сильнее развившийся в Новгороде. Требование Иоанна, чтоб в Новгороде вечевого колокола не было, и потом известие, что вечевой колокол действительно был взят из Новгорода и отвезен в Москву, очень важны; существование одного вечевого колокола предполагает существование одного правильного, обычного веча, созывавшегося по звону этого колокола лицами правительственными, князем, посадником, следовательно, другие веча, созываемые противниками князя или посадника по звону других колоколов, не на обычном месте, не были собственно вечами, хотя по неопределенности, обширности значения слова и называются так; в некоторых списках сказания о Тохтамышевом нашествии говорится, что и в Москве по отъезде великого князя "сотвориша вече, позвониша во все колоколы, и сташа суймом народы мятежницы, крамольницы". Ясно, следовательно, что вечей, или восстаний, в Москве на людей, хотевших бежать от татар, в Ростове на татар, в Костроме, Нижнем, Торжке на бояр, вечей, созываемых всеми колоколами, не должно, по одному тождеству названия, смешивать с вечами Новгорода и других старых городов: Смоленска, Киева, Полоцка, Ростова, где жители, по словам летописца, как на думу, на веча сходились и, что старшие решали, на то пригороды соглашались. В известиях о последних минутах вечевого быта в Новгороде мы встречаем другое, еще более важное известие о большом вече; при исчислении неисправлений новгородских к великому князю летописец говорит: "А на двор великого князя, на Городище, с большого веча присылали многих людей, а наместником его да и послу великого князя лаяли и бесчествовали" Если было большое вече, то было и малое - совет, заседание правительственных лиц в противоположность большому, всенародному вечу.

В Новгороде вечевой быт исчез; но он остался еще до времени во Пскове. И в псковской летописи вследствие частых столкновений веча с усилившейся властью великокняжескою находим в описываемое время большее число известий о вечевом быте, чем прежде. Мы видим распоряжение веча в 1463 году во время отсутствия князя-наместника; пришла весть о нападении немцев, и вот Зиновий посадник и псковичи, услыхавши эту весть, поставили вече и дали на вече воеводство Максиму посаднику и двум другим лицам; немцы ушли; тогда посадники псковские и псковичи начали думать, куда идти за ними? Приехал князь-наместник, и опять встречаем известие, что псковичи дали на вече воеводство посаднику Дорофею; но, как видно, князь-наместник в это время находился в походе, ибо прежде было сказано, что он и посадники псковские начали собирать пригорожан и волостных людей, и, собравшись, псковичи с пригорожанами и со всеми людьми выступили в поход. Немцы прислали бить челом о мире воеводе великого князя, который приходил на помощь псковичам, князю-наместнику псковскому и всему Пскову; воевода, князь-наместник, посадники и весь Псков, подумавши, заключили мир, после чего немецкие послы целовали крест на вече пред воеводою великого князя и перед всем Псковом. Послы, отправленные Псковом в Москву к великому князю, по возвращении отдавали отчет в своем посольстве на вече; так, посадник Максим, возвратясь в 1464 году из Москвы, начал править на вече посольство: "Князь великий Иван Васильевич всея Руси тебе, своему наместнику, псковскому князю Ивану Александровичу, посаднику степенному старому Юрию Тимофеевичу, и старым посадникам, и всему Пскову, отчине своей, повествует" и проч. Также на вече отдавали отчет на своем посольстве и послы, возвращавшиеся из Литвы. Мы видели, что еще Василий Темный отнял у новгородского веча право давать грамоты без участия князя, т. е. его наместника; во Пскове при Иоанне мы видим, что вече распоряжается землями в пользу той или другой церкви или монастыря, причем о князе-наместнике не говорится, хотя он находился в это время в городе; под 1471 годом читаем: "Посадники и весь Псков даша им на вече тую землю и воду, и в тыя часы бысть всему Пскову, еще и вече не поспело разойтися, скорбь и туга велика". Но в 1476 году слобожане Кокшинской волости били челом князю-наместнику Ярославу, посадникам псковским и всему Пскову, чтоб позволили им поставить город, и Псков на вече позволил и грамоту дал. Когда в 1501 году явились во Псков московские воеводы, но не хотели идти в Немецкую землю без государева приказания, то князь-наместник, посоветовавшись с посадниками, боярами и псковичами на вече, послал трех гонцов в Москву.

Таким образом, князь-наместник, посадники и вече являются во Пскове тремя нераздельными властями, к которым обращались в делах внешних и внутренних и которые решали эти дела по общему совету. Если вече избирало воевод, то князь-наместник вместе с посадниками собирал войска из пригородов и волостей. Нового князя-наместника принимали честно: духовенство со крестами, посадники и весь Псков выходили к нему навстречу и сажали на княжение в Троицком соборе, после чего он целовал на вече крест ко Пскову на суду, на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских; не желая более оставаться во Пскове, князь-наместник выходил на вече и слагал с себя крестное целование. Касательно посадников во Пскове иногда встречаем известия об одном степенном посаднике, иногда о многих: так, под 1462 годом говорится, что заложили псковичи новый Городец при князе псковском Владимире Андреевиче и при посаднике степенном Максиме Ларионовиче; потом читаем, что в 1463 году приехал во Псков на княжение князь Иван Александрович звенигородский при посаднике степенном Зиновии Михайловиче; под следующим годом говорится, что посол, возвратившись из Москвы, правил посольство так: "Князь великий Иван Васильевич всея Руси тебе, своему наместнику, князю Ивану Александровичу, посаднику степенному старому Юрию Тимофеевичу, и старым посадникам и всему Пскову, отчине своей, повествует". Здесь, не предполагая ошибки переписчика, выражение степенному старому можно понимать так, что Юрий не в первый уже раз отправлял должность степенного посадника. Но под 1465 годом говорится, что князь-наместник и посадники степенные Леонтий Макарович и Тимофей Васильевич заложили деревянную стену, после чего постоянно говорится о посадниках степенных, обыкновенно двоих, и говорится так, что не оставляет никакого сомнения, например: "И посадники псковские и со псковичи, а в степени тогда был посадник Яков Афанасьевич Брюхатый да Василий Епимахович, и учали сильно деяти над священники". Так же ясно говорится о двоих посадниках степенных в правой грамоте Снетогорскому монастырю и в некоторых других актах. О тысяцком во Пскове не упоминается, но упоминается о соцких после посадников, например, под 1464 годом: "И целовал крест посадник Максим Ларионович, посадник Игнатий Логинович и соцкие"; или под 1472 годом, где говорится о мире Пскова с Новгородом: "А во Пскове посадник псковской Афанасий Юрьевич, и бояре псковские, и соцкие, и судьи тогда же и льняную грамоту подрали, вынувши из ларя, и была всем христианам радость большая". Здесь между посадниками и соцкими видим бояр; кто мог достигать во Пскове боярского звания, видно из известия под 1477 годом: "Псков послал к великому князю двух посадников, а с ними два боярина, Опимаха Гладкого да Андрея Иванова, сына попова, раздьякона (т. е. расстриженного дьякона)". Встречаем известие о губских старостах, которые упоминаются после соцких. Касательно правительственного значения городских концов, отношения их к пригородам находим важное известие под 1468 годом: "Той же весне весь Псков поделиша по два пригорода на все концы, коему же концу к старым пригородом новые жеребьем делили, а имал жеребей князь Василий, князя Федора Юрьевича сын, с престола".

Об устройстве низовых городов в княжение Иоанна III мы имеем очень мало известий; упоминается о городском сотнике как чиновнике, распоряжающем городовыми постройками, имеющем право тянуть окружных крестьян во все пошлины; в Судебнике упоминается староста, глава посадских людей, который вместе с лучшими горожанами присутствовал в суде. Но довольно много известий дошло до нас от описываемого времени о быте городов юго-западной Литовской Руси. В мае 1494 года великий князь Александр подтвердил киевским мещанам уставную грамоту отца своего Казимира по этой грамоте мещане не поднимали ничем послов польских, московских, валахских, молдавских, но поднимали только послов литовских и ордынских; не стерегли казны великокняжеской и воеводской, только в случае прибытия самого великого князя в Киев обязаны были содержать при нем стражу; не топили бани, не возили дров; коней, животины, овец и свиней по киевским дворам не сгоняли, сена за рекою не косили, косили только один день под борком, скошенное должны были убрать, но в город сена не возили ниоткуда; плотов не сгоняли, на берег не волочили; плотин не сыпали, кроме одной плотинки под городом; в облаву не ходили, города не рубили, не мостили городского моста, не платя, однако, слугам воеводским посекирщины; пленников не стерегли, не ездили на сторожу в поле; вольно им было ездить в бор по дрова во все стороны, также на болоньи и на островах за Днепром сено косить, чем место кормилось; если воевода поедет за две мили от замка или на охоту, то подвод ему не давали, давали только по снопу сена сокольникам воеводским; мещане и слуги городовые с послами в Орду не ходили, вышегородского, чернобыльского, белогородского и глевацкого мыта не платили по всей земле Киевской. Кто из мещан захочет выселиться в другой город или место, тот должен продать недвижимое имущество, а с движимым может выехать в какие хочет области Великого княжества Литовского, только не за границу. Для торговли вольно им ездить, кроме служилых неданных (неясачных) людей; если придет весть о приближении татар, то им с места не ехать, если же поедут, то должны оставлять на свое место людей добрых, которые могут за них отправить великокняжескую службу. Кто возьмет за себя мещанку с домом, тот обязан отправлять такую же службу, которая прежде отправлялась с того дому. Кто из мещан одолжает, тому вольно продать свой дом для уплаты долга, но, кто купит дом, тот обязан отправлять с него такую же службу, какая отправлялась и прежде. На войну данные (ясачные) люди не ходили. Прежде воевода брал пеню с тех, кто по ночам с огнем сиживал; но теперь эти дела были отданы в ведение войта, который должен отвечать, если по его несмотрению сделается в городе пожар. В 1497 году киевский войт, бурмистры, радцы и все мещане били челом великому князю Александру, чтоб освободил их навсегда от мыта по всей вотчине своей, Литве, Руси и Жмуди, потому что они разорены от ежегодных нападений татарских; великий князь исполнил их просьбу. В 1499 году киевский воевода Димитрий Путятич жаловался великому князю, что мещане киевские как скоро получили немецкое право, то отняли у воевод все уряды и пошлины городские. Вследствие этой жалобы дана была киевскому войту и мещанам уставная грамота о воеводских доходах, в которой говорится: если купцы или козаки приедут в Киев и станут на подворье у какого-нибудь мещанина, то последний обязан объявить о них воеводе или наместнику, по старому обычаю; если же не объявит, то платит воеводе пеню. Если осмник, выбираемый воеводою из слуг своих, застанет христианина, мещанина или козака в безнравственном деле с женщиною, то наместнику митрополичьему идет с виновного урочная пеня, а воеводе - копа грошей; если же осмник застанет в таком деле турка, татарина или армянина, то воеводе с виноватого идет двенадцать коп грошей. Козаки, ходящие вниз по Днепру до Черкас и дальше, должны со всякой своей добычи давать воеводе десятину. Если привезут в Киев рыбу, просольную и вялую, то осмник воеводин осматривает ее и обмычивает и берет на город от бочки рыбы по шести грошей, а от вялых и свежих рыб - десятину; если же привезут осетров, то не смеют их продавать целиком, пока осмник не возьмет от каждого осетра по хребтине или от десяти осетров десятого. Перекупщики, которые сидят в рядах и торгуют хлебом и другими припасами, обязаны давать осмнику каждую субботу от товара по деньге; а который человек новый захочет сесть в рядах и торговать съестными припасами, такой должен дать осмнику куницу, двенадцать грошей. Если случится покража на берегу на реке на таком расстоянии, что можно от берега палкой докинуть, то эту покражу судит осмник; также если кто украдет белье или женщина с женщиною подерется, то такие дела судит осмник вместе с наместником митрополичьим. Если купеческий воз, выезжающий из Киева и нагруженный товаром, обломится с одной стороны по Золотые ворота, а с другой - по реку Почайну, то брать его на воеводу, потому что купцы нарочно нагружают тяжело возы свои, чтоб было их меньше и, следовательно, чтобы меньше платить пошлины. Лучники, кузнецы и сапожники должны давать воеводе луки, топоры и сапоги на Светлое воскресенье и на Рождество Христово. Из этой грамоты объясняется для нас должность осмника, которая, по всем вероятностям, была та же самая и в старину, ибо осмник упоминается и в Русской Правде, и в летописи между событиями XII века; объясняется и пошлина осмничее, которую уже мы встречали в Северо-Восточной Руси. Несмотря на то что еще в уставной грамоте 1494 года киевские мещане были освобождены от подъема послов московских и волошских, в 1503 году они подали великому князю Александру жалобу, что послов и гонцов московских, волошских, турецких, перекопских, заволжских и других ордынских поднимают, подводы под них дают, коней и казну посольскую стерегут, в Орду с великокняжескими послами ходят, под воеводских гонцов подводы дают; также от тиунов киевских терпят великие притеснения; жаловались, что в Киеве живут епископские, митрополичьи, воеводские, архимандричьи, княжеские, панские, землянские, милославчане и другие прихожие люди, также разные ремесленники, перекупщики, рыболовы, в Киеве и поселяне торгуют, а служб городских с мещанами не служат и податей не платят. Вследствие этой жалобы великий князь писал к киевскому воеводе, чтобы мещане были освобождены от посольского подъема и вынуты из тиунских рук; также, чтоб пришлые люди участвовали во всех городских повинностях, в противном случае мещане могут их грабить.

В 1498 году Полоцк получил магдебургское право с определением войтовских доходов, а именно третьего пенязя от всех судных пошлин, половины мясных лавок, отдачи в его ведомство винных промышленников и торговцев; с освобождением мещан от подвод, сторож, от мыта по всему княжеству Литовскому; с правом построить всенародные бани и ратушу; в городе должно быть всегда двадцать радцев, которых избирает войт, половину закона римского и половину греческого; эти радцы вместе с войтом ежегодно выбирают двух бурмистров, одного закону римского, а другого греческого; бурмистры вместе с войтом управляют общиною: перенос дел от бурмистров и радцев допускается к войту, но от войта перенос дела может быть только к великому князю; войт может решить дело без бурмистров и радцев, но бурмистры и радцы без войта или лент-войта не могут ничего решить. Полоцк обязан платить ежегодно 400 коп грошей в казну великокняжескую. И в Полоцке, как в Киеве, после получения магдебургского права не обошлось без столкновения между властью войта и властью наместника королевского, так что в 1499 году великий князь Александр должен был особою грамотою точнее определить отношения этих властей; по этой грамоте тяжбы о земле между боярином, мещанином или путником судит наместник с старшими боярами полоцкими, по старому обычаю; в случае спора о границах земельных должен ехать наместник или бояр послать; если приедут послы из Новгорода, Пскова, из Лук Великих или от немцев ливонских для решения обидных дел земских, то наместник с старшими боярами, призвавши к себе войта и старших мещан (если дело будет касаться города), послов принимает и отправляет, как было в старину. Бояре имеют право спускать в Ригу по Двине собственное жито, крупу, золу и смолу, не перекупая ни у кого; золу и смолу они должны добывать в своих пущах, а не в великокняжеских и не в городских. Если мещанину или путнику будет дело до боярина или до его человека, то судит наместник в городе с боярами городским правом, а войт и мещане должны быть при суде; если же боярину, или великокняжескому человеку, или боярскому человеку будет дело до мещанина или до путников, кроме споров о земле, то судит войт в ратуше правом немецким, а наместник с великокняжеским человеком посылает судью; если великокняжеский или боярский человек будет виноват, то пеня с него идет его господарю. Люди боярские, живущие в городе и на посаде (на месте) на своих землях и занимающиеся торговлей, должны вместе с мещанами платить все подати, но войт и мещане не должны их судить и в право немецкое писать; также войт и мещане не должны принимать к себе крепостных людей боярских и судить их немецким правом: судит их наместник городским правом. В следующем году Александр почел за нужное исключить из магдебургского права сельских путников и отдать их в ведение наместника, потому что уменьшение числа пригонных людей оказалось вредным для полоцкого замка; но тут же было подтверждено, что люди, принадлежащие духовенству и боярам, также ремесленники и люди, заложившиеся за наместника, духовных лиц и бояр, принадлежат к магдебургскому праву.

В 1499 году получил и Минск магдебургское право с обязанностью платить ежегодно в казну великокняжескую по шестидесяти коп грошей; сравнив эту сумму с суммою, платимою Полоцком (400 коп), увидим всю разницу в богатстве двух городов. В 1503 году князья, бояре и слуги, войт и мещане и земля Витебская били челом великому князю Александру и объявили ему, что приходили злодеи из Великого Новгорода, покрали у них церковь Богородицы и вместе с другими вещами украли и жалованную грамоту (привилей), полученную ими от короля Казимира. Александр дал им новую жалованную грамоту, подобную прежней; по ней Александр обязался не вступаться в домы церковные, купли, безадщины и отмерщины витебские; жен силою замуж не выдавать; в духовные завещания не вступаться; на подводы коней у городских людей и у сельских путников не брать; холопу и рабе не верить; судов предков своих не посуживать; без исследования дела видблянина не казнить; своих судных приговоров не переменять; казнить по вине; челобитья у видблян принимать, не сажая их через поруку в железа и не подвергая их никакой муке; отчин у них не отнимать, в села купленные и поля не вступаться; заочному обвинению не верить; кто станет на них доносить, того имя объявить, а в заставу нигде видблян не сажать; на войну быть всем видблянам готовыми; по волости Витебской воеводе великокняжескому не ездить; поедет на охоту, то его по станам не дарить; сябров городских в пригон великокняжеский не гнать, ни в подводы, ни на охоту; в весы витебские и локоть великому князю не вступаться, а кто провинится на весах или на локте, того видблянам самим казнить по своему праву; у кого из видблян забракуют (загудят) воск в Риге и приедет он в Витебск, то видблянам самим казнить виноватого; великому князю видблян не дарить никому; они освобождаются от мыта по всем владениям литовским; воеводу давать им по старине, по их воле: который воевода будет им нелюб и обвинят они его перед великим князем, то последний дает им другого воеводу по их воле; в первый день приезда своего в Витебск воевода целует крест видблянам, что без суда не будет казнить их ни за что по наговорам. Видбляне живут в Витебске добровольно, пока хотят, а кто не захочет, того силою не удерживать, путь ему чист, куда хочет; поедет прочь в великокняжескую отчину, в Литву, не тайно, св. Благовещенью челом ударивши, объявившись воеводе и своим братьям, мужам видблянам, будучи волен во всем своем имуществе: может продать его пли отказать; если видблянин, приехавши в Литву к великому князю, пожалуется на видблянина, то великий князь без истца децкого из Литвы на обвиненного не шлет, хотя бы дело шло о смертном убийстве, но дает жалобщику лист к воеводе, который судит по крестному целованию, рассмотревши дело с князьями, боярами и мещанами, а, осудивши, казнит в Витебске по тамошнему праву. Великий князь не отнимает выслуженного имущества у князей, бояр, слуг и мещан, местичей витебских из города не выводит вон. Кто из литовцев или поляков был крещен в Витебске в русскую веру и оставил потомков, тех не трогать, права их христианского ни в чем не нарушать. - Сравнивши эту грамоту с грамотами новгородскими, увидим общие черты быта городов старой Руси. При Александре же получил магдебургское право Волковыйск, Высокий, Бельск в земле Дрогочинской; войтовство в последнем городе отдано было в потомственное владение данцигскому мещанину Гоппену.

В 1500 году по просьбе старосты смоленского и всех мещан Александр освободил их от мыта на пятнадцать лет; а в 1502 освободил их на шесть лет от серебщизны, ордынщины и других податей вследствие разорения мещан от гарнизона; встречаем разные льготные грамоты, данные и другим городам. Мы видели, как псковичи редко уживались с наместниками великого князя московского; видим и жалобы западных русских городов, имевших формы быта, подобные псковским, на наместников и других урядников великого князя литовского; так, жители Витебска жаловались на своего наместника, что когда кто-нибудь из них, купивши мед пресный, жито и рыбу, привезет в Витебск в свой дом, то слуги наместничьи, отбивая замки, силою берут эти товары на наместника и денег за них не дают, а которые хозяева брать не позволяют, тем наместник запрещает продавать эти товары на месте и таким образом разоряет их; от каждого струга, отправляющегося в Ригу, берет по десяти грошей; когда шлет свою золу в Ригу и велит там менять ее на соль, то на каждый мещанский струг накладывает по меху своей соли, а кто из мещан не захочет брать этой соли, с того берет по десяти рублей грошей. Издавна мостили мостовую - каждый человек перед своим двором с пяти топорищ; так хотя бы мостовая была и нова, слуги наместничьи, ходя ночью, вздирают мостницы и за то с каждого двора берут по грошу. Колоду новую наместник устроил, и слуги его за малые вины сажают жителей в эту колоду, а на поруки не отпускают. Мещане содержат стражу в городе: слуги наместничьи заставляют этих сторожей вместо крепости сторожить свои домы. Наместник полоцкий Станислав Глебович стал нарушать магдебургское право, данное полочанам, на том основании, что при этом праве ему нечем поживиться: присуды с мещан все отошли; великий князь запретил ему нарушать магдебургское право, но дал ему для поживы сельскигх путников в городской присуд.

Относительно внешнего вида русские города вообще (кроме столицы Москвы) не изменились; встречаем известие о постройке деревянных и каменных укреплений; деревянные города, или крепости, получили Владимир, Великие Луки; мы упоминали уже о построении каменной крепости Иван-города на ливонской границе; Новгород после падения своего старого быта не потерял важного значения для московского правительства, оставался вторым городом в государстве, и к 1491 году был построен в нем каменный детинец. Для псковичей опасность со стороны ливонских немцев не прекратилась, потому не прекратились и старания их укреплять границы постройкою новых городков и укреплять самый Псков постройкою новых стен, возобновлением, расширением старых. В 1462 году они заложили на спорном месте над Великим озером Новый Городец, в том же году и окончили его, строили мастера псковские с волостными людьми (волощанами) и взяли за труды 90 рублей; в том же году заложили другой город - Володимерец. Значительнее была постройка укреплений в самом Пскове: так, в 1465 году 80 человек наймитов начали строить укрепления в Кромном городе и строили три года за 175 рублей; под 1473 годом встречаем известие, что псковичи "около буя св. Николы, в Опочковском конце, камнем сделав и врата каменные изрядив, садом яблонями насадили". Благодаря дошедшей до нас переписной окладной книге мы можем иметь довольно ясное понятие о состоянии двух городов - Орешка и Корелы - и по ним судить о других. В Орешке видим дворы на посаде лучших людей своеземцев, где они живут сами; дворы городских людей лучших; дворы молодых людей городчан; всех дворов внутри города и на посаде своеземцевых и городчан лучших людей и молодых, тяглых - 139, людей в них - 189 тяглых; великокняжеского оброка положено на них 8 рублей денег; потом перечисляются на посаде и внутри города дворы своеземцевы, в которых живут дворники: таких дворов 17, а дворников в них 18 человек, тянут дворники с горожанами; далее перечисляются дворы великокняжеские поземные; дворы нетяглые, где живут священники, дьяки и сторожа церковные; дворы, где живут великого князя холопи - пищальники и воротники; наконец, дворы пустые. В Кореле на посаде дворов своеземцевых, и рядовых людей, и рыболовлих лучших, и молодых тяглых - 188 дворов, а людей в них - 232 человека; оброка на них положено 10 1/2 рублей; потом перечисляются дворы детей боярских и служилых людей, помещиков, дворы духовенства, пищальников, воротников. Относительно мер общественной безопасности встречаем под 1494 годом известие об устроении в Москве по улицам решеток. В Псковской летописи под 1487 годом встречаем следующее любопытное известие: "Бысть в Пскове град велик над градом, как садовое яблоко, из тучи молнии блистания, а взялись тучи с озера; да на Крому костер загорелся, против Лубянского всхода, что снедь блюли собакам на ядь". Можно подумать, что собаки содержались от города для общественной безопасности?

Сохранение русскими городами прежнего вида должно было вести по-прежнему к частым и опустошительным пожарам. В 1468 году погорели в Москве на посаде восемь улиц, Кремль уцелел, хотя и тяжко было внутри его; но через год погорел весь Кремль, остались целы только четыре двора. Через год после этого погорел посад, пожар начался в третьем часу ночи и длился на другой день до обеда, одних церквей сгорело 25; сам великий князь ездил с детьми боярскими, гася и разметывая. В следующем году погорел весь Кремль, едва отстояли большой двор великокняжеский, но митрополичий двор сгорел; в сентябре 1475 года погорел в Москве посад, в октябре - Кремль; загорелось в четвертый час дня; великий князь сам приехал со множеством людей, погасил пожар и поехал к себе на двор обедать, как вдруг в половину стола пожар вспыхнул снова, и сгорел чуть не весь город, едва уняли огонь в третьем часу ночи; сам великий князь являлся всюду, где было нужно, со многими людьми; в 1488 году сгорело 42 церкви на посаде; в 1493 году весною погорел весь Кремль, а летом 28 июля был страшный пожар: и в Кремле, и на посаде сгорело более 200 человек. "Летописец и старые люди сказывают, как Москва стала, такого пожара в ней не было", - записано в дошедшей до нас летописи; потом упоминается о большом пожаре в 1500 году. Мы не упоминаем о менее значительных пожарах в Москве. В 1472 и 1482 годах были большие пожары в Новгороде. В 1491 году погорел Владимир весь, и крепость и посады; и в том же году сгорело в Угличе более 500 дворов с 15 церквами; в 1493 погорели Кострома и Рязань. Псковский летописец упоминает об осьми больших пожарах в своем городе и один только раз говорит о причине пожара: поджег чухонец, подосланный немцами. В 1471 году был сильный пожар в Вильне: сгорело 400 дворов, король Казимир со всем двором и казною выбежал в поле; но Русский конец и русские церкви остались целы.

Относительно сельского народонаселения видим, что правительство заботится о строгом соблюдении срока для перехода сельчан, именно Юрьева дня осеннего: крестьян, оставивших земли ранее этого срока, переселяют назад, на прежние жилища. В договорной грамоте между рязанскими князьями переход сельчан подтверждается вместе с переходом дружины, чего не встречаем в других грамотах. В статье Судебника Иоаннова "О крестьянском отказе" говорится: "Крестьянам отказываться из волости, из села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего. За пожилые дворы платят: в полях за двор - рубль, в лесах - полтина. Если крестьянин поживет за кем год и пойдет прочь, то платит четверть двора; за два года платит полдвора; за три года - три четверти; за четыре - весь двор. По-прежнему даются льготы землевладельцам, населявшим пустые земли; землевладельцам, населившим свои пустые земли, дается право суда над поселившимися у них людьми, выключая обыкновенно суда уголовного, сами же землевладельцы подчиняются только суду князя или боярина веденого". Из переписной окладной книги Вотской пятины можно получить понятие о размещении сельского народонаселения и его отношении к землевладельцам. Сел и селец с народонаселением от 15 до 120 душ встречаем очень мало; деревень с народонаселением от 7 до 15и свыше душ также очень мало; обыкновенно деревни состоят из 1, 2, 3, 4 дворов с 1, 2, 3, 4 душами. Как мы видели уже, при каждом селении после перечисления крестьян в переписной книге показывается, что с них идет землевладельцу и его ключнику, напр.: "Деревня Вахоницы, Микулка Семенов, сын его Иванко; сеют ржи четыре коробьи, а сена косят двадцать копен, обжа; доходу одна гривна и десять денег, а хлеба треть, а ключнику две лопатки бараньи, четверка ржи, четверка овса, четверка ячменя, деньга, овчина, сыр, горсть льну". Сельское народонаселение разделялось на крестьян и поземщиков: крестьянами назывались занимавшиеся земледелием, а поземщиками - занимавшиеся другими промыслами: рыболовством, звероловством и т. д. Селения, состоявшие из людей, занимавшихся хлебопашеством, назывались рядками. Относительно происхождения холопей находим статью в Судебнике Иоанновом, которая повторяет положение Русской Правды с некоторыми, впрочем, распространениями: "По полной грамоте холоп, по тиунству и по ключу сельскому холоп, с докладом и без докладу, с женою и детьми, которые у одного господина; которые же дети живут за другим господином или живут сами по себе, те не холопи; по городскому ключу не холоп; по рабе холоп, по холопе раба, по приданной записи холоп, по духовной холоп. Если холопа полонит рать татарская и он выбежит из плена, то свободен и старому господину не холоп".

Относительно быта сельского народонаселения в областях литовских видим, что некоторые волости освобождались от зависимости городового начальства: так, в 1497 году великий князь Александр писал в Торопец, чтоб дань и тиунщина в старцевой волости сбирались волостным старцем, чтобы наместник торопецкий за данью и тиунщиною в эту волость не въезжал, не судил там и не рядил: судит и рядит волощан старец их или выезжай великокняжеский, который выедет к ним за данью или за каким-нибудь другим делом. В литовских владениях встречаем пожалования людьми: так, великий князь Казимир пожаловал князя Ивана Глинского в Стародубском повете четырьмя человеками с их землями пашными и бортными, сенокосами, реками, бобровыми гонами; волен князь Иван этих людей с их землями продать, подарить, променять и вообще распорядиться, как почтет для себя полезнее. Видим и переход вольных сельчан; в грамоте Александра тому же князю Глинскому на владение сельцом Смолиным сказано: на этом сельце князь Александр посадил людей вольных прихожих; так если они не захотят служить ему, князю Ивану, то он обязан отпустить их добровольно со всем их имением. Относительно перехода крестьян Бельской области грамотою великого князя Александра узаконена важная мера: было определено, сколько дней крестьянин обязан был работать за известный участок земли; определено, сколько отходящий крестьянин обязан заплатить землевладельцу, и прибавлено: "Если бы кто-нибудь из землевладельцев (землян) с целию посадить на своей земле большее число крестьян (кметей) захотел установить в своей земле легчайшие работы и дани, к общему вреду землевладельцев, таковой за нарушение великокняжеского устава платит сто коп грошей". Видим, что к дворам великокняжеским принадлежала невольная челядь и великие князья отдают эти дворы в хлебокормление вместе с челядью невольною, житом, коньми, животиною, людьми путными и тяглыми, с конюхами, рыболовами, землями пашными и проч.

Если меры, предпринимавшиеся правительством для умножения народонаселения Северо-Восточной Руси, и в княжение Иоанна III были те же самые, что и прежде, то относительно препятствий к этому умножению, относительно бедствий политических и физических должно заметить, что для областей, доставшихся Иоанну в наследство от отца, его правление было самым спокойным, самым счастливым временем: татарские нападения касались только границ; но этих нападений было очень немного, вред, ими причиненный, очень незначителен; восстание братьев великокняжеских только напугало народ; остальные войны были наступательные со стороны Москвы: враг не показывался в пределах постоянно торжествующего государства. Новгород и его область потерпели много от двукратных походов Иоанновых, от мора, бывшего следствием осады, от страшного мора в 1467 году, когда в одном Новгороде умерло более 48000 человек, а во всех пятинах - с лишком 250000 человек. Тверская область до присоединения страдала некоторое время от обид московских; Рязанская была спокойна; Пскову по-прежнему вредили опустошительные войны с немцами. О физических бедствиях - голоде и море - в собственно московских областях летописцы упоминают два раза: под 1463 и 1464 годом; в Пскове свирепствовала железа в продолжение двух лет, 1465 и 1466, и потом в 1487 году; здесь же видим и дурной урожай в 1485 году. От времен Иоанна III дошли до нас новые известия, новые подробности о торговле русской; узнаем, что из Москвы по рекам Москве, Оке и Волге ежегодно отправлялись суда в Астрахань за солью; что купцы из московских областей, именно из Москвы, Новгорода, Коломны, Можайска, Твери, торговали в Кафе и Цареграде, в Азове, Токате и ездили оттуда за товарами чрез литовские владения, потому что прямой путь степью был опасен и труден; товары, вывозимые русскими купцами из Кафы, были: шёлк, шелковые и шерстяные материи, шелковая тесьма, ширинки кисейные, бумага хлопчатая, кушаки, сафьян, сабли, сагадаки, гребни, ожерелья, дорогие камни, губки, ковры, жемчуг, ладан, мыло, грецкие орехи чиненые, инбирь, перец, миндаль, ревень, шафран, мускус, канфора, краски. Потом купцы из московских областей ездили в литовские, торговали в Киеве, Полоцке, Вильне, Путивле и других местах, привозили сюда меха беличьи, лисьи, бобровые, горностаевые, рысьи, выдровые, воск, мед, шелковые материи, шубы, однорядки, кожухи, епанчи, колпаки, шапки, однорядки новгородские, свиты новгородские, овчины, малые овчинки, щиты, бубны сокольи, москательные товары. Русские купцы ездили в Казань, казанские - в Москву; из Кафы приезжали в Москву армяне; из Орды Волжской по-прежнему приходили купцы вместе с послами: однажды приехало 3200 купцов, которые привели на продажу 40000 лошадей. По свидетельству Контарини, в Москву во время зимы съезжалось множество купцов из Германии и Польши для покупки разных мехов, соболей, волков, горностаев, белок и рысей. И русские купцы ездили в Крым человек по 120 кроме прислуги, возили товару иногда тысяч на шестнадцать, иногда двое купцов торговали вскладчину, у обоих товар за один был, и потому назывались складниками; видим, что слово "гость" вовсе не означало именно купца, торгующего с иностранными государствами, но просто значительнейшего, богатейшего купца, ибо в числе заграничных торговцев находим и купцов: так, Иоанн III, запрещая торговцам ходить в Азов одним, без посла, пишет: "Гостям и купцам нашим". Относительно торговли псковской с немцами узнаем, что последние в мирных договорах обязывались не пускать в Псков пива и меду.

Для развития внешней восточной торговли в княжение Иоанна III важно было то, что Казань долгое время находилась в подчинении Москве; это обстоятельство было тем более важно, что с остатками Волжской Орды, с сыновьями Ахматовыми была постоянная вражда; окончательное подчинение Перми, разумеется, облегчило московским купцам торговлю со странами приуральскими. Дружба с крымским ханом и начавшиеся при его посредстве сношения с Турциею освобождали, хотя не всегда, московских купцов от притеснений во владениях султана; но мы видели, что удобный доступ в эти владения зависел от того, в каких отношениях находилась Москва к Литве, ибо прямая дорога из московских владений в Азов и Кафу, через степь, была крайне опасна по причине разбоев, производившихся так называемыми азовскими козаками, которые разбивали послов и шедших с ними купцов. Безопаснее был путь чрез литовские владения; но и здесь, как мы видели уже, московские купцы подвергались частым притеснениям в княжение Казимира: мытники, которые были обыкновенно жиды, увеличивали мыты вопреки договорам; мыты брались в Киеве, Чернобыле, Чернигове, Смоленске, Дорогобуже, Вязьме, Гомеле, Колодничах, Вильне, Новгороде Северском, Радогоще, Трубчевске, Брянске, Минске, Полоцке, Люблине. Иоанн посылал жаловаться Казимиру, что прежде брали в Вязьме по грошу с воза, а потом стали брать по деньге; в Волочке Вяземском прежде брали с судна товарного по два гроша, а потом стали брать по три; в Смоленске прежде брали один раз тридцатое с гостей, которые ехали в Киев и возвращались назад в Москву, а потом стали брать два раза; прежде в Смоленске давали рядничему с товарного человека по грошу да старосте по грошу, а потом прибавили, и с прислуги (робят людских) стали брать по грошу, притом, один ли кто приедет, сам ли десять приедет, берут на рядничего по гривенке перцу и столько же на старосту; в Колодничах и Вильне не брали прежде ничего, а потом стали брать. Приехавши в город, купцы обязаны были относить подарки воеводе и жене его. Кроме того, мытники и владельцы, чрез земли которых купцы проезжали, грабили у них товары. Наконец, купцы терпели от разбоев. При наследнике Казимира, Александре, в то время как он не находился в войне с тестем, встречаем мало жалоб на притеснения московских купцов в Литве; узнаем, что в это время из Литвы запрещено было тамошним правительством вывозить серебро, а великий князь московский запретил ввозить в свои владения соль из Литвы, от немцев же в Новгород шла не только соль, но и мед.

При отсутствии усобиц, при кратковременной распре Москвы с Тверью и Новгородом, после чего оба эти города с их областями присоединены были к Москве, внутренняя торговля при Иоанне III должна была развиться сильнее, чем когда-либо прежде; встречаем известия о торгах или ярмарках; так, в 1491 году великий князь перевел торг от Троицкого монастыря в городок Радонеж; в духовном завещании своем Иоанн III говорит: "Что я свел торг с Холопья городка на Мологу, на тот торг пусть съезжаются; торговать, как было при мне; сын мой Димитрий берет пошлины, как было при мне, а лишних пошлин не прибавляет; сын же мой Василий и другие дети этого торга на свои земли не сводят и не запрещают в своих землях на него ездить". О внутренней торговле встречаем любопытное известие в житии св. Даниила Переяславского, где говорится, что однажды святому случилось увидать на реке Трубеже большое судно, привязанное волосяным канатом к берегу с товарами тверских купцов. По свидетельству Иосафата Барбаро, в Москве было такое изобилие в хлебе и мясе, что говядину продавали не на вес, а по глазомеру. За один марк (marchetto) можно было получить четыре фунта мяса; семьдесят кур стоили червонец, гусь - не более трех марок. Зимою привозили в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно было купить до двухсот штук. Жители для поездок своих, особенно продолжительных, избирали преимущественно зимнее время; летом же никто не отваживался в дальний путь по причине большой грязи и множества мошек, порождаемых окрестными лесами, почти вовсе необитаемыми.

По грамоте великого князя Александра литовского в Полоцке были учреждены три двухдневные ярмарки в году, во время которых рижские и другие иностранные купцы могли покупать товары, как хотели; но в обыкновенное время, кроме ярмарочного, иностранные купцы могли покупать товары только в большом количестве, например воск - штуками не менее полуберковца, меха - сороками; не имели права покупать эти товары ни в лесах, ни в борах, ни в селах, а только в Полоцке; продавать свои товары иностранные купцы опять могли только в большом количестве. Из этой грамоты Александровой мы узнаем, что отпускная торговля Полоцка состояла в воске, мехах, золе и смоле, а привозная - в сукнах, соли, пряных кореньях, миндале, топорах, пилах, железе, олове, меди, цинке, вине и пиве; по той же грамоте рижские купцы могли торговать только в Полоцке и не смели ездить ни в Витебск, ни в Смоленск; из другой грамоты Александровой узнаем, что бояре полоцкие отпускали в Ригу хлеб, крупу, золу и смолу. В 1503 году великий князь Александр по челобитью войта, бурмистров, радцев и всех мещан виленских позволил им построить у себя гостиный дом, в котором должны останавливаться гости - москвичи, новгородцы, псковичи, тверичи и другие иноземные купцы, объявив о себе наместнику воеводину, потому что прежде гости останавливались в мещанских домах, без вести приезжали, без вести и уезжали, так что между ними легко могли быть лазутчики и другие лихие люди. В Киев, по свидетельству Контарини, съезжалось множество купцов из Великой России с различными мехами, которые они отправляли в Кафу с караванами.

Благодаря торговле Новгород Великий был самым богатым, самым обширным и самым великолепным городом в Северо-Восточной Руси; Владимир, украшенный Боголюбским и Всеволодом III, был разорен татарами и после не поднимался, перестав быть местопребыванием великокняжеским; Москва начала усиливаться не в такое время, когда можно было думать об ее украшении, и потому до времен Иоанна III представляла очень бедный вид. Но теперь обстоятельства переменились: Москва сделалась столицею обширного государства, средства великого князя увеличились, и, главное, он получил возможность в тишине, беспрепятственно употреблять эти средства для украшения своего стольного города. При вступлении на престол Иоанна в Кремле в Вознесенском монастыре, где хоронились великие княгини, виднелась недостроенная церковь: два раза две великие княгини принимались ее строить - жена Донского, Евдокия, и жена сына его, Василия, София Витовтовна, но верх еще не был сведен; после многих пожаров камень обгорел, своды повредились; мать Иоанна, великая княгиня Мария, захотела окончить начатое предшественницами своими здание, долженствовавшее служить для нее также местом погребения, и поручила дело мастеру Василию Дмитриеву Ермолину. Ермолин не стал разбирать всего старого здания, разобрал только то, что было повреждено, обложил всю церковь снаружи новым камнем да обожженным кирпичом, свел своды и окончил строение; все дивились этому необычайному делу, говорит летописец.

Но главным украшением города считался соборный храм, и Москва менее всего могла похвалиться этим украшением. Соборная церковь Успения, построенная при Калите, уже успела так обветшать, что своды тронулись, и потому принуждены были подпереть здание толстыми деревянными столпами; надобно было думать о построении другой церкви, и вот в 1472 году митрополит Филипп призвал двух мастеров - Кривцова да Мышкина - и спросил их, возьмутся ли они построить церковь такую же, как владимирский собор Богородицы. Мастера взялись, и митрополит назначил большой сбор серебра со всех священников и монастырей на церковное строение, а бояре и гости добровольно давали деньги; когда серебро было собрано, приступили к делу, разрушили старую церковь и начали строить новую; но когда на третий год стали сводить своды, здание рухнуло. Великий князь послал во Псков за тамошними мастерами, пришедшими из Немецкой земли; мастера приехали, осмотрели рухнувшее здание, похвалили гладкость работы, но похулили известь, которая растворялась жидко, не клеевито, что и было главною причиною непрочности дела. Псковским мастерам, однако, не дали поправить ошибку Кривцова и Мышкина; по всем вероятностям, София Фоминична, приехавшая незадолго перед тем в Москву, уговорила мужа вызвать из Италии более надежного художника, и великий князь, отправляя в Венецию Семена Толбузина, велел ему искать там церковного мастера. Толбузин нашел в Венеции много мастеров, но только один из них согласился ехать в Москву за десять рублей в месяц жалованья: то был болонский уроженец Аристотель Фиоравенти; и его даже насилу отпустили с Толбузиным. Аристотель привез сына Андрея и ученика Петра; осмотревши старые церковные работы, он похвалил гладкость их, но сказал, что известь не клеевита и камень не тверд, почему и объявил, что начнет все делать снова; остатки прежнего строения разбил стенобитною машиною-бараном. "Удивительное дело! - говорит летописец. - Три года делали, а он меньше чем в неделю развалил, не успевали выносить камень!" Аристотель съездил и во Владимир; осмотревши тамошнюю церковь, он похвалил ее и сказал: "Это работа каких-нибудь наших мастеров!" Печь для обжигания кирпича он устроил за Андроньевым монастырем, делал кирпичи уже прежних, но продолговатее и тверже; чтоб разломить их, нужно было прежде в воде размачивать; известь также велел мешать густо, так что когда засохнет, то и ножом нельзя расколупать; для поднятия камней вверх Аристотель сделал колесо; чудно было смотреть, как поднимали колесом камни, прицепив их за веревку! В 1475 году начал Аристотель свои работы, в 1479-м кончил. Освящение соборной церкви Иоанн праздновал великолепно: велел раздать милостыню на весь город, угостил обедом митрополита, епископов, архимандритов и всех бояр; на следующий день митрополит и все соборы (белое духовенство) обедали у государя в средней горнице, а сам великий князь стоял перед ними и с сыном своим. Все соборы ели и пили на дворе великокняжеском семь дней. Но построением Успенского собора не ограничилась деятельность Аристотеля, ибо он был не только искусный муроль (архитектор), но умел также лить пушки и стрелять из них, лить колокола, чеканить монету. Во время осады Новгорода Аристотель построил под Городищем мост на судах; во время похода под Тверь Аристотель шел с пушками; на монетах Иоаннова времени видна надпись: Aristoteles.

Но деятельности одного Аристотеля было недостаточно для удовлетворения всем потребностям, которые начинало чувствовать новорожденное государство Московское; посылая к двору императорскому Юрия Траханиота, Иоанн дал ему наказ: "Добывать великому князю мастеров: рудника, который руду знает золотую и серебряную, да другого мастера, который умеет от земли отделять золото и серебро; если Юрий сыщет таких мастеров, то ему их выпросить, а рядить их, чтоб ехали к великому князю на наем, по скольку им в месяц давать за все про все; добывать также мастера хитрого, который бы умел к городам приступать, да другого мастера, который бы умел из пушек стрелять, да каменщика добывать хитрого, который бы умел палаты ставить, да серебряного мастера хитрого, который бы умел большие сосуды делать и кубки да чеканить бы умел и писать на сосудах". Короля Максимилиана Юрий должен был просить, чтоб послал к великому князю лекаря доброго, который бы умел лечить внутренние болезни и раны. У венгерского короля Матвея Иоанн также просил рудознатцев, архитекторов, серебряных мастеров, пушечных литейщиков. В 1490 году великокняжеские послы привезли в Москву лекаря, мастеров стенных, палатных, пушечных, серебряных и даже арганного игреца, в 1494 году послы, ездившие в Венецию и Медиолан, привезли в Москву Алевиза, стенного мастера и палатного, и Петра, пушечника; наконец, под 1504 годом встречаем еще известие о привозе послами новых многих мастеров из Италии. Один из венецианских мастеров, Антон Фрязин, поставил на Москве-реке стрельницу, а под нею вывел тайник; Марко Фрязин поставил стрельницу на углу, Беклемишевскую; Петр Антон Фрязин поставил две стрельницы, одну у Боровицких ворот, другую у Константиноеленинских, и построил часть стены от Свибловской стрельницы до Боровицких ворот и провел стену до Неглинной; в 1495 году великий князь велел сносить дворы и церкви за Москвою против города и заложил стену каменную не по старой стене, возле Неглинной; между стеною и дворами велено было оставить 109 сажен пустого пространства. В последний год жизни Иоанновой разобрали старый собор Архангельский и заложили новый, неизвестно, по плану какого архитектора. Мастера, выписанные было из Пскова для строения Успенского собора, не остались без дела и после приезда Аристотелева; они построили Троицкий собор в Сергиеве монастыре, соборные церкви в монастырях московских - Златоустовом и Сретенском, Благовещенский собор на дворе великокняжеском, церковь Ризположения на митрополичьем. В 1496 году поставлена была церковь Успения в Кириллове Белозерском монастыре, ставили пять месяцев, издержали 250 рублей; каменщиков и стенщиков было 20 мастеров, из них старший - Прохор Ростовский.

Через семь лет после построения Успенского собора, в 1487 году, великий князь велел венецианскому архитектору Марку заложить большую палату на своем дворе, где стоял терем; в 1491 году она была готова - это была так называемая Грановитая палата, которая назначалась для торжественных приемов и собраний, а жил великий князь в старом деревянном дворце. Только в следующем, 1492 году он велел разобрать этот деревянный дворец и поставить каменный за Архангельским собором, а сам во время его постройки жил в доме князя Патрикеева; но в следующем же, 1493 году этот новый дворец сгорел, так что великий князь принужден был на некоторое время перебраться в домы простых людей к Яузе, к церкви Николы в Подкопаевом; наконец, в 1499 году он велел заложить дворец каменный, а под ним погреба и ледники на старом своем дворе у Благовещения и вести стену каменную от двора своего до Боровицкой стрельницы; строителем был мастер Алевиз из Медиолана. Митрополит Геронтий в 1473 году поставил у двора своего ворота из обожженного кирпича, а в 1477 году - палату кирпичную на четырех подклетях каменных; в 1493 году митрополит Зосима поставил три кельи каменные с подклетями. В 1471 году купец Таракан заложил себе кирпичные палаты у Фроловских ворот; в 1485 году трое вельмож построили себе кирпичные палаты. Церкви и палаты строили художники иностранные; церковная живопись оставалась в руках русских мастеров; в 1482 году ростовский владыка Вассиан дал сто рублей мастерам-иконникам - Дионисию, попу Тимофею, Ярцу и Коню, которые написали Деисус в новую церковь Богородицы, и написали чудно вельми с праздниками; тот же Дионисий написал икону Одигитрии в Вознесенский монастырь; упоминается также иконник Далмат.

Из пушечных мастеров кроме Аристотеля известен был италианец Павлин Дебосис, который в 1488 году слил пушку большую. Мы видели, что великий князь вызывал из-за границы мастеров, умевших находить руду и отделять ее от земли: в 1491 году немцы Иван да Виктор нашли руду серебряную да медную на реке Цымле, за полднища от реки Космы и за семь днищ от реки Печоры. Мы видели также, что Иоанн вызывал и лекарей; судьба последних, сколько нам известно, была печальна в Москве. Лекарь Леон, родом немец, приехавший из Венеции, обещал вылечить сына великокняжеского, Иоанна Молодого, обрекая себя в противном случае смертной казни; больной умер, и великий князь исполнил условие: после сыновних сорочин велел отсечь голову лекарю; другой лекарь, немец Антон, которого великий князь держал в большой чести, лечил татарского князя Каракучу, принадлежавшего к дружине царевича Даньяра, и уморил его смертным зельем насмех, как говорит летописец; великий князь выдал лекаря сыну Каракучеву, который, получив его, хотел отпустить за деньги; но великий князь не согласился и велел его убить; тогда татары свели Антона на Москву-реку под мост зимою и зарезали ножом, как овцу; Аристотель, видя, какой участи подвергаются иностранные мастера в Москве, испугался и начал проситься домой; но великий князь велел его за это схватить и, ограбив, посадить на дворе Антоновом. Вызывая лекарей из-за границы, великий князь заботился о недопущении заразительных болезней из-за границы; отправляя послом в Литву Мамонова, Иоанн велел ему справиться: не приезжал ли в Вязьму из Смоленска кто-нибудь больной тою болестью, что болячки мечутся и слывет французскою и говорят, будто бы в вине ее привезли?

Наконец, говоря о материальных средствах Московского государства при Иоанне III, мы должны упомянуть о ямах, или почтах. Учреждение их мы не можем приписать Иоанну: они существовали прежде и, без сомнения, возникли сначала вследствие татарских отношений; в завещании своем Иоанн говорит: "Сын мой Василий в своем великом княжении держит ямы и подводы на дорогах по тем местам, где они были при мне". Из грамоты новгородского владыки Геннадия к митрополиту узнаем, что гонцы из Москвы в Новгород приезжали в три дня.

В нравственном состоянии русского общества и, во-первых, в сфере церковной в правление Иоанна III видим любопытные явления, относящиеся к определению отношений между властию церковною и гражданскою и к стремлению улучшить нравственное состояние духовенства и мирян. В 1464 году митрополит Феодосии оставил митрополию и удалился в Чудов монастырь; тогда великий князь послал за братьями своими, князьями удельными, за всеми епископами, архимандритами и игумнами, и когда они собрались, то изволением великого князя, братьев его и всех епископов избран был в митрополиты суздальский епископ Филипп; которые же епископы лично не присутствовали, те прислали соизволительные грамоты; таким же образом избраны были и преемники Филипповы - Геронтий и Симон; на поставлении последнего, когда совершилась божественная служба и приспело время возвести новопоставленного на митрополичье место, великий князь обратился к нему с такою речью: "Всемогущая и животворящая Святая Троица, дарующая нам государство всея Руси, подает тебе сей святой, великий престол архиерейства, митрополии всея Руси рукоположением и священием святых отцов архиепископов и епископов нашего Русского царства. Отче! Прими жезл пастырства и взыдь на седалище старейшинства святительского во имя господа Иисуса Христа и пречистой его матери; моли бога и пречистую его матерь о нас, о наших детях, о всем православии, и да подаст тебе господь бог здравие и долгоденствие на многие лета!" Дьяки запели: "Ис полла ети деспота" митрополиту, который отвечал Иоанну: "Самодержавный владыко государь! Всемогущая и вседержащая десница вышнего да сохранит богопоставленное твое царство мирно, да будет твое государство многолетно и победительно со всеми повинующимися тебе христолюбивыми воинствами и прочими народами; во все дни живота твоего здрав буди, добро творя на многа лета". Дьяки пропели многолетие великому князю.

В 1478 году великий князь вступился в спор, начавшийся между митрополитом Геронтием и ростовским архиепископом Вассианом по поводу Кириллова Белозерского монастыря. Монахи этого монастыря, не желая быть под управлением ростовских архиепископов, просили своего удельного князя, Михаила Андреевича Верейского, взять их под свое ведение; князь обратился с просьбою к митрополиту, и тот дал грамоту, по которой монастырь поступал в ведение князя Михаила, а ростовский архиепископ лишался над ним всякой власти. Вассиан обратился сначала к митрополиту с просьбою, чтоб не вступался в его предел; когда же Геронтий его не послушал, то он обратился к великому князю, прося суда с митрополитом по правилам. Иоанн принял сторону архиепископа, но митрополит не послушал и его. Тогда великий князь послал взять у князя Михаила митрополичью грамоту и велел съезжаться в Москву на собор всем епископам и архимандритам. Митрополит испугался соборного суда и упросил Иоанна потушить дело: великий князь помирил его с Вассианом, грамоту изодрали, и Кириллов монастырь перешел по-прежнему в ведение ростовского архиепископа. Иначе кончился спор, возникший у великого князя с тем же митрополитом Геронтием по поводу чисто церковного дела. Нашлись люди, которые наговорили Иоанну, что митрополит во время освящения Успенского собора поступил не по правилам, ходил с крестами около церкви не по солнечному восходу. Великий князь рассердился, начал говорить, что за это бог пошлет гнев свой; начались толки, розыски; в книгах не нашли, как ходить во время освящения церкви, по солнцу или против солнца; но речей было много: одни говорили за митрополита, а другой говорил: "Я сам видел, как на Святой горе освящали церковь; там с крестами против солнца ходили", - и был спор большой, которого не решили ростовский владыка Вассиан и чудовский архимандрит Геннадий, призванные великим князем. Митрополит в доказательство своего мнения приводил, что когда диакон кадит престол в алтаре, то на правую руку ходит с кадилом, а они говорили: "Солнце праведное Христос на ад наступил, смерть связал и души освободил, для этого на Пасху исходят против солнца". Нашествие Ахмата и смерть Вассиана Ростовского прекратили на время спор; но когда все успокоилось, он опять возобновился; митрополит, негодуя, что великий князь все держится мнения его противников, выехал из Кремля в Симонов монастырь, оставив посох свой в Успенском соборе и взявши с собою только ризницу; он говорил, что если великий князь не приедет к нему, не добьет челом и спора не прекратит, то он окончательно оставит митрополию и будет жить в келье, как простой монах. Много между тем было выстроено новых церквей, которые оставались без освящения вследствие нерешенного дела о том, как ходить с крестами: все священники и книжники, иноки и миряне держали сторону митрополита, за великого князя стояли только преемник Вассиана, ростовский владыка Иоасаф, родом из князей Оболенских, да чудовский архимандрит Геннадий. Видя на своей стороне такое меньшинство, великий князь послал к митрополиту в Симонов сына своего с просьбою возвратиться; но митрополит не послушал; тогда великий князь поехал сам бить челом, объявил себя виноватым, обещал вперед во всем слушаться митрополита, и тот возвратился в Москву на свой стол. Случай скоро дал ему и другое торжество над противником его, Геннадием, архимандритом чудовским: в 1482 году крещенский сочельник пришелся в воскресенье, и Геннадий позволил братии пить богоявленскую воду, поевши. Митрополит, узнавши об этом, послал схватить Геннадия и привести к себе, тот убежал к великому князю; тогда митрополит сам пошел к великому князю с жалобами: обвинял Геннадия, во-первых, в том, что поступает самовольно, разрешает такие важные вещи, не спросясь митрополита; во-вторых, обесчестил такую священную воду. Великий князь выдал его митрополиту, и тот велел сковать Геннадия и посадить в ледник под палату; великий князь с боярами упросил, однако, митрополита смиловаться над преступником, приводя в пример милосердие митрополита Ионы, уже теперь прославленного чудесами, над ростовским владыкою Феодосием, дерзнувшим разрешить мясо в богоявленский сочельник. Через два года после этого происшествия Геронтий заболел, решился оставить митрополию и опять уехал в Симонов монастырь; великий князь, как видно, был доволен этим и уже назначил ему в преемники Паисия, благочестивого игумена троицкого; но Геронтий, выздоровевши, захотел опять на митрополию; тщетно великий князь посылал к нему Паисия уговаривать остаться при прежнем намерении; Геронтий не соглашался и несколько раз убегал из монастыря в Москву, но его перехватывали на дороге. Соблазн был большой; великий князь начал советоваться с Паисием, можно ли взять Геронтия опять на митрополию. Паисий объявил, что можно, и объявил также, что сам никогда не согласится быть митрополитом: он по принуждению великого же князя согласился быть и троицким игуменом и скоро потом оставил игуменство, потому что не мог превратить чернецов на божий путь, на молитву, пост, воздержание; они хотели даже убить его, потому что между тамошними монахами были бояре и князья, которые не хотели повиноваться ему. Великий князь, лишившись надежды видеть Паисия на митрополии, согласился на вступление Геронтия опять в должность; а в следующем, 1485 году Геннадий Чудовской посвящен был в архиепископы Новгороду Великому.

Здесь Геннадий нашел явление, которое грозило русской церкви большею опасностию. В половине XV века, а может быть и ранее, в Киеве явилась ересь, как видно, смесь иудейства с христианским рационализмом, отвергавшая таинство св. троицы, божество Иисуса Христа, необходимость воплощения, почитание угодников божиих, икон, монашество и т. д. Глава или член общества киевских еретиков, жид Схария, приехал из Киева в Новгород вместе с князем Михаилом Олельковичем. Неизвестно, зачем, собственно, приехал он в Новгород, для распространения ли ереси или по делам торговым, неизвестно, долго ли оставался; известно только то, что он с помощию пятерых сообщников, также жидов, насадил в Новгороде свою ересь. Первыми учениками Схарии здесь были два священника, Дионисий и Алексей; как во время стригольничества, наружное благочестие первых еретиков обратило на них внимание народа и содействовало быстрому распространению ереси; еретики старались получить священнические места, чтобы успешнее действовать на своих духовных детей: если видели человека твердого в православии, перед таким и сами являлись православными; перед человеком, обличающим ересь, они и сами являлись строгими ее обличителями, проклинали еретиков; но где видели человека слабого в вере, тут были готовы на ловлю. Еретики отличались ученостию, имели книги, каких не было у православного духовенства, которое потому и не могло бороться с еретиками; Геннадий писал к ростовскому архиепископу Иоасафу: "Есть ли у вас в Кириллове монастыре, или в Ферапонтове, или на Каменном книги: Сильвестр, папа римский, Слово Козьмы пресвитера на ересь богомилов, Послание Фотия патриарха к болгарскому царю Борису, Пророчества, Бытия, Царств, Притчи, Менандр, Иисус Сирахов, Логика, Дионисий Ареопагит, потому что эти книги у еретиков все есть". Положение Новгорода во время окончательной борьбы с Москвою и непосредственно после нее не давало его церковному правительству возможности обратить надлежащее внимание на ересь. Слава благочестивой жизни и мудрости двух главных еретиков новгородских, Дионисия и Алексея, достигла до того, что обратила на них внимание великого князя, когда он приехал в Новгород в 1480 году, и оба они взяты были в Москву: один был сделан протопопом в Успенский, другой - священником в Архангельский соборы; здесь они скоро распространили свое учение и между людьми известными, могущественными по своему влиянию; в числе принявших это учение были: симоновский архимандрит Зосима, славный своею грамотностию и способностями дьяк Федор Курицын с братом Иваном Волком, невестка великого князя Елена, мать наследника престола; Иоанн знал, что эти люди держат новое учение, но по характеру своему не спешил принять решительных мер, ждал, пока дело объяснится, особенно видя приверженность к новому учению людей, которых не мог не уважать в том или другом отношении.

Новгородский владыка Феофил, по известному нам уж положению его, не мог обратить должного внимания на еретиков в своей пастве; еще менее мог сделать это преемник Феофила Сергий; но Геннадию скоро случай открыл глаза; с распространением ереси в числе ее приверженцев, разумеется, нашлись люди, которые уже не отличались такою чистотою поведения, как первые еретики, или уже не считали более нужным притворствовать. Геннадию донесли, что несколько священников в пьяном виде надругались над иконами; архиепископ немедленно дал знать об этом великому князю и митрополиту, нарядил следствие, обыскал еретиков и отдал их на поруки, но они убежали в Москву; Геннадий отправил туда следственное дело. 13 февраля 1488 года он получил от великого князя такую грамоту: "Писал ты ко мне и к митрополиту грамоту о ересях, о хуле на Христа, сына божия, и на пречистую его богоматерь и о поругании св. икон, что в Новгороде некоторые священники, дьяконы, дьяки и простые люди жидовскую веру величают, а нашу веру, православную Христову, хулят, и список этих ересей прислал ты к нам; я с своим отцом митрополитом, епископами и со всем собором по твоему списку рассудили, что поп Григорий семеновский, да поп Герасим никольский, да Григорья попа сын, дьяк Самсонка, по правилам царским заслужили гражданскую казнь, потому что на них есть свидетельства в твоем списке, а на Гридю, дьяка борисоглебского, в твоем списке свидетельства нет, кроме свидетельства попа Наума. Попов - Григорья, Герасима - и дьяка Самсонка я велел здесь казнить гражданскою казнью (их били на торгу кнутом) и послал их к тебе: ты созови собор, обличи их ересь и дай им наставление; если не покаются, то отошли их к моим наместникам, которые казнят их гражданскою же казнию; Гридя дьяк к тебе же послан, обыскивай его там, обыскивай вместе с моими наместниками и других, которые написаны в твоем списке; если найдешь их достойными вашей казни церковной, то распорядись сам, как знаешь; если же будут заслуживать гражданской казни, то отошли их к моим наместникам; да велите вместе с наместниками переписать имение Григорьево, Герасимово и Самсоново". Митрополит писал к Геннадию от себя в том же смысле.

Геннадий исполнил предписание, начал обыскивать еретиков и, которые из них покаялись, на тех положил епитимью, велел во время службы стоять перед церковью, а в церковь не входить; тех же, которые не покаялись и продолжали хвалить жидовскую веру, отослал к наместникам великокняжеским для гражданской казни и обо всем деле послал подробные известия великому князю и митрополиту. Но на эти известия он не получил никакого ответа из Москвы; митрополит Геронтий, по словам Геннадия, не хотел докучать ими великому князю. Узнавши об этом, узнавши, что в Москве еретики живут в ослабе, а новгородские еретики, покаявшиеся было и находившиеся под епитимьею, убежали в Москву, начали здесь ходить беспрепятственно в церковь и алтарь, а некоторые даже служили литургию; видя такое послабление еретикам в Москве, Геннадий обратился к человеку, который по своему характеру и нравственному значению стоил многих могущественных помощников: то был знаменитый Иосиф Волоколамский.

Мы уже видели, что нравственные недуги вызывали в свежем и крепком теле древней России сильное противодействие и что это противодействие преимущественно обнаруживалось в ряде христианских подвижников, иноков, которых дивная, строгая жизнь для людей с лучшими потребностями служила щитом против нравственной порчи. Строгое правило иноческой жизни, правило Сергия и Кирилла, на юге от Москвы поддерживалось в Боровском монастыре его игуменом и основателем Пафнутием, страшным старцем, который имел дар по лицу приближающегося к нему человека угадывать дурную страсть, дурное дело. К такому-то наставнику не усумнился прийти молодой Иван Санин, сын московского служилого человека, потомок выходца из Западной Руси. Еще не достигнув двадцатилетнего возраста, Иван уже успел испытать свои силы в безмолвной иноческой жизни, но не был доволен своим опытом, искал высшего образца, опытнейшего подвижника - ему указали Пафнутия. Пришедши в Боровский монастырь, Иван застал игумена и братию за тяжелою работою: они носили и обтесывали бревна и потом без отдыха шли в церковь на вечернюю службу. Такова была жизнь, ожидавшая молодого человека в монастыре; но такая-то именно жизнь уже давно и прельщала его; он упал к ногам Пафнутия и просил принять его в число братий; Пафнутий узнал, с кем имел дело, и в тот же день постриг пришлеца, который получил имя Иосифа. Строг был искус, которому подвергся Иосиф в Пафнутиевом монастыре; но это был один из тех людей, которые не утомляются никакими трудами, никакими лишениями, не останавливаются никакими препятствиями при достижении раз предназначенной цели. Когда по смерти Пафнутия Иосифа избрали игуменом Боровского монастыря, то он уже не довольствовался уставом, который был в силе во времена Пафнутия, но хотел ввести устав строжайший; когда же большинство братии не согласилось на это, Иосиф оставил Пафнутиев монастырь, посетил другие обители, присматриваясь к уставам и выбирая, какой бы был построже, наконец решился основать собственный монастырь в лесах волоколамских с самым строгим общежительным уставом; как Иосиф не любил останавливаться, доказывает то, что, запретив женщинам вход в монастырь и всякое сношение с братиею, он сам себе не позволил видеться с престарелою матерью.

Такого-то неутомимого борца вызвал Геннадий на помощь против ереси, и такой помощник был необходим, потому что ересь усиливалась все более и более. Митрополит Геронтий умер в 1489 году, и при избрании ему преемника сторона еретиков получила верх; митрополитом назначен был тайный соумышленник их, симоновский архимандрит Зосима; Геннадия Новгородского отвели от присутствия при избрании митрополита, и Зосима немедленно же оказал нерасположение свое к новгородскому владыке, потребовав от него нового архиерейского исповедания. Оскорбленный Геннадий отвечал ему любопытным письмом, в котором жаловался, что его постоянно отводят от присутствия на соборах московских: "Когда архиепископ ростовский Иоасаф оставил владычество, то вместо того, чтоб за нами за всеми послать и собором обыск сделать, обо мне и не упомянули; а гонцы ежедневно ездят с пустыми делами из Москвы в Новгород в три дни. Хотелось мне очень быть на твоем поставлении; но вот пришел наказ от государя великого князя о его великих делах, велел мне об них хлопотать, а в Москву не велел ехать. Велишь мне писать исповедание; но я уже положил раз исповедание пред отцом моим, Геронтием митрополитом, и пред всем собором; это исповедание у вас в казне; а как я исповедался пред богом, так и стою неподвижно: в Литву грамот не посылаю, оттуда мне также не присылают грамот, и литовские ставленники не служат в моей архиепископии. Если же литовские окаянные дела прозябли в Русской земле, в Великом Новгороде, когда был в нем князь Михайла Олелькович и с ним жидовин еретик, и от этого жидовина распространилась ересь в Новгородской земле, сперва держали ее тайно, а потом спьяну начали проговариваться, то я тотчас же об этом дал знать великому князю и митрополиту Геронтию". Описавши свои действия против еретиков и послабление, которое встретили они в Москве, Геннадий требует от митрополита, чтоб он вместе с собором предал еретиков проклятию, после чего продолжает: "Стала беда с тех пор, как приехал Курицын из Венгрии и еретики из Новгорода перебежали в Москву: Курицын у еретиков главный заступник, а о государевой чести попечения не имеет. Теперь же еще беда стала земская и нечесть государская большая; церкви старые, извечные вынесены из города вон (по случаю строения новых стен), да и монастыри старые, извечные с места переставлены; но этого мало: кости мертвых вынесены в Дорогомилово, да на тех местах сад развели... Если же государь наш, князь великий, еретиков не обыщет и не казнит, то как ему с своей земли позор свести? Смотри, франки по своей вере какую крепость держат; сказывал мне цесарский посол про испанского короля, как он свою землю очистил, и я с его речи послал тебе список. Да поговори великому князю накрепко, чтоб велел мне быть в Москве и у тебя благословиться; потому что здесь какие бы великие дела ни были, но больше того дела нет; если это дело управится, то и здешним великим делам укрепление будет. Да жалуюсь теперь тебе на чернеца Захара, стригольника; бранит меня беспрестанно уже четвертый год, посылает грамоты в мою архиепископию, к чернецам и священникам, а что по Московской земле разослал, тому и числа нет".

Дело об еретиках получило такую гласность по всему государству, что нельзя было не заняться им: Зосима должен был созвать собор, на который представили еретиков, бежавших из Новгорода в Москву; собственноручные показания их, данные ими прежде Геннадию, служили таким очевидным доказательством, что Зосиме не было никаких средств защищать своих; еретиков прокляли, некоторых из них сослали в заточение, других - в Новгород к Геннадию. Последний велел их посадить на лошадей, лицом к хвосту, в вывороченном платье, в берестовых остроконечных шлемах, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, в венцах из сена и соломы, с надписью: "Се есть сатанино воинство!" В таком наряде возили их по улицам новгородским; встречающиеся плевали им в глаза и кричали: "Вот враги божии, хулители Христа!" В заключение на еретиках зажжены были шлемы.

Но этот позор в Новгороде не обессилил ереси в Москве. Дерзость еретиков особенно усилилась, когда 1492 год прошел, а чаемого с концом седьмого тысячелетия конца миру не было. "Если Христос был мессия, - говорили еретики православным, - то почему же не является он в славе, по вашим ожиданиям?" и проч. Иосиф писал против них обличительные слова, собрание которых известно под именем Просветителя, в каком состоянии находились умы в это время, видно из послания его Нифонту, епископу суздальскому. "С того времени, - писал он, - как солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси: в домах, на дорогах, на рынке все - иноки и миряне - с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и св. отцов, а на словах еретиков, отступников христианства; с ними дружатся, учатся от них жидовству. А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него". Иосиф требовал, чтоб владыки, верные православию, отказались от всякого сообщения с Зосимою, внушали бы и другим, чтоб никто не приходил к нему, не принимал от него благословения; вооружился против мнения, которое особенно защищал Зосима, что еретиков осуждать не должно. Зосима в 1494 году действительно отрекся от митрополии: оставлять в челе церкви человека, громко обвиненного в ереси и не хотевшего торжественно оправдываться, было уже слишком соблазнительно; сами еретики могли желать удаления Зосимы, как скоро он своим неблагоразумным поведением уже обличил себя и мог быть теперь более вреден, чем полезен их обществу. В невольной грамоте Геннадия на избрание преемника Зосиме, троицкого игумена Симона, читаем: "Что ми есте (епископы) прислали грамоту, возвещая нашему смирению, что отец Зосима митрополит своей ради немощи оставил стол русской митрополии и, пришед в святую великую соборную церковь, пред всеми омофор свой на престол положил, и свидетеля на то господа бога нарицая, яко невозможно ему к тому святительская действовати, ни митрополитом нарицатися, и отойде в монастырь в смиренноиноческое жительство". В летописях же говорится, что Зосима оставил митрополию не своею волею, но был удален за страсть к вину и за нерадение о церкви. Если в Зосиме действительно открылся означенный порок, то это было достаточною причиною к его удалению как в глазах православных, так и еретиков, которым он мог сильно вредить своим поведением.

Удаление Зосимы нисколько не ослабило значения еретиков в Москве; но им нужно было поднять его в Новгороде, где благодаря деятельности Геннадия ересь ослабела значительно, и вот по старанию Федора Курицына в новгородский Юрьев монастырь назначен был архимандритом монах Кассиан, державшийся ереси. В Кассиане новгородские еретики должны были найти и действительно нашли могущественную опору: в его кельях держали они свои тайные собрания. Геннадий, однако, нашел их и тут и заставил бежать в Литву и к немцам. Но в Москве могла ли ересь ослабеть, когда невестка великого князя Елена была на ее стороне, а на стороне Елены были самые могущественные вельможи, которые достигли наконец того, что Иоанн торжественно объявил сына Еленина, Димитрия, наследником стола великокняжеского. Мы видели, однако, что это торжество Елены и ее приверженцев было непродолжительно, что скоро София восторжествовала в свою очередь, казнь и пострижение были участью Ряполовских и Патрикеевых, удаление и, наконец, тесное заключение - участью Елены и ее сына. Мы не знаем, какое было значение Иосифа в этих переворотах; но, видя тесную связь волоколамского игумена и его учеников с великим князем Василием, сыном Софии, видя в то же время сильную ненависть Курбского к этим осифлянам, "подобным великому князю Василию, скорым помощникам его и во всем потаковникам и подражателям", - как говорит Курбский, - видя такие отношения, мы необходимо должны заключить, что связь Иосифа с Василием и его матерью началась и укрепилась во время борьбы с ересью: действуя против еретиков, следовательно, против Елены, Иосиф, естественно, должен был стать на сторону Софии и ее сына. Понятно, как торжество последних облегчило Иосифу борьбу с ересью: он нашел доступ к великому князю, начал упрашивать его о принятии строгих мер против еретиков; тот обещал исполнить его желание, открыл, что знал об ереси, которую держал протопоп Алексей и Федор Курицын, что и Елена была вовлечена в ересь, раскаивался, что прежде слабо поступал с еретиками; Иосиф требовал раскаяния на деле. "Государь, - говорил он Иоанну, - подвинься только на нынешних еретиков, и за прежних тебя бог простит". Но строгие решительные меры, которые должно было употребить против еретиков по требованию Иосифа, могли заставить задуматься великого князя, слышавшего, с другой стороны, сильный ропот на ревность волоколамского игумена; Геннадий Новгородский был лишен архиепископии по причинам, о которых будет речь ниже; наконец, в это время летописцы говорят, что здоровье Иоанна начало расстраиваться после смерти Софии; все это могло содействовать замедлению собора на еретиков. Иосиф между тем не успокаивался: он обратился к духовнику великокняжескому, андрониковскому архимандриту Митрофану, с просьбою действовать на Иоанна; наконец его желание исполнилось: в конце 1504 года созван был собор на еретиков; они защищали свое учение, Иосиф был обличителем; следствием собора было то, что Волк Курицын, Димитрий Коноплев, Иван Максимов, архимандрит юрьевский Кассиан с братом и многие другие еретики были сожжены; Некрасу Рукавову сперва отрезали язык и потом сожгли в Новгороде; иных разослали в заточение, других - по монастырям. Некоторые из еретиков, приговоренных к смертной казни, объявили, что раскаиваются; но их раскаяние не было принято, ибо Иосиф представил, что раскаяние, вынужденное страхом, не есть искреннее. Удар, нанесенный ереси собором 1504 года, был силен, но не был окончательным; мы еще должны будем обратиться к этому предмету в рассказе о делах преемника Иоаннова.

Кроме важного дела о ереси жидовской церковные соборы Иоаннова времени занимались не менее важным делом улучшения нравственности духовенства. В 1468 году псковичи отлучили от службы вдовых священников и дьяконов по всей Псковской волости, не спросившись ни митрополита, ни епископов; архиепископ новгородский Иона хотел наложить на них за это неблагословение, но митрополит Феодосий запретил ему это делать. Феодосий знаменит в истории русской церкви как жертва святой ревности к улучшению нравов духовенства; он, говорит летописец, хотел священников и дьяконов силою навести на божий путь: начал их каждое воскресенье созывать и учить по святым правилам, вдовым дьяконам и священникам приказывал постригаться в монахи; у кого из них были наложницы, тех наказывал без милости, снимал с них священство, налагал пени; церквей наставили много, и вот всякий, кому не хотелось работать, шел в священники, не оставляя плотских страстей, потому что шел не богу служить, а тело свое льготить. Когда вследствие мер Феодосия недостойные священнослужители были удалены, то многие церкви остались без священников; люди начали тужить об этом и порицать митрополита. Это так огорчило Феодосия, что он заболел, и когда выздоровел, то уже не хотел более оставаться митрополитом, удалился в Чудов монастырь, взял к себе в келью расслабленного старца, стал служить ему, омывать струпы.

Вопрос, поднятый псковичами и Феодосием в начале княжения Иоаннова, был потом возобновлен известным уже нам своею деятельностию Геннадием Новгородским, который вписал свое имя в историю русского просвещения тем, что первый начал говорить о необходимости училищ для духовных. "Бил я челом, - пишет Геннадий к митрополиту Симону, - государю великому князю, чтоб велел училища устроить: ведь я своему государю напоминаю об этом для его же чести и спасения, а нам бы простор был; когда приведут ко мне ставленника грамотного, то я велю ему ектению выучить да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать; и такие на меня не ропщут. Но вот приведут ко мне мужика: я велю ему апостол дать читать, а он и ступить не умеет, велю дать псалтирь - он и потому едва бредет; я ему откажу, а они кричат: земля, господин, такая, не можем добыть человека, кто бы грамоте умел; но ведь это всей земле позор, будто нет в земле человека, кого бы можно в попы поставить. Бьют мне челом: пожалуй, господин, вели учить! Вот я прикажу учить его ектениям, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему то, а он совсем другое; велю учить азбуке, а он, поучившись немного, да просится прочь, не хочет учиться; а иной и учится, но не усердно и потому живет долго. Вот такие-то меня и бранят, а мне что же делать? Не могу, не учивши их, поставить. Для того-то я и бью челом государю, чтоб велел училища устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится; ты бы, господин, отец наш, государей наших великих князей просил, чтоб велели училища устроить; а мой совет таков, что учить в училище сперва азбуке, а потом псалтири с следованием накрепко; когда это выучат, то могут читать всякие книги. А вот мужики невежды учат ребят, только речь им портят: прежде выучат вечерню и за это мастеру принесет кашу да гривну денег, за заутреню то же или еще и больше, за часы особенно, да подарки еще несет кроме условной платы; а от мастера отойдет - ничего не умеет, только бредет по книге, о церковном же порядке понятия не имеет. Если государь прикажет учить и цену назначит, что брать за ученье, то учащимся будет легко, а противиться никто не посмеет; да чтоб и попов ставленых велел учить, потому что нераденье в землю вошло. Вот теперь у меня побежали четверо ставленников - Максимка, да Куземка, да Афанаська, да Емельянка мясник; этот и с неделю не поучился - побежал; православны ли такие будут! По мне таких нельзя ставить в попы; о них бог сказал чрез пророка: ты разум мой отверже, аз же отрину тебя, да не будеши мне служитель".

В 1503 году митрополит Симон вместе с Геннадием и с шестью другими епископами на соборе определили: так как найдено, что многие вдовые священники и дьяконы после жен держали у себя наложниц, не переставая священнодействовать, то вперед вдовым попам и дьяконам не служить; которые из них уличены в держании наложниц, тем наложниц отпустить, жить в миру, волос своих не растить, платье носить мирское и дань давать вместе с мирскими людьми и никаких священнических служб не отправлять; а кто из них с наложницею уйдет в дальние места и начнет служить, тех предавать гражданским судьям; на которых же вдовых попов и дьяконов дурной молвы нет и сами говорят, что живут после жен чисто, тем стоять в церкви на крилосах, держать дома епитрахили и приобщаться св. тайн в епитрахилях, а дьяконам - в стихарях и орарях, но не служить, а пользоваться четвертою частию всех церковных доходов. Чернецам и черницам в одном монастыре вместе не жить: в мужском монастыре служить игумену, а в женском - белому священнику. Если поп или дьякон в который день напьется пьян, то на другой день ему обедни не служить. На том же соборе было постановлено: митрополиту, архиепископам и епископам от поставления духовных лиц всяких степеней не брать ничего; также от ставленых грамот, печатнику от печати и дьяку от подписи не брать ничего; ставить в священники не раньше тридцати лет, в дьяконы - не раньше 25, в поддьяконы - не раньше 20. За нарушение этих правил собор определил лишение сана; и кто же первый был обвинен в нарушении этих правил, и кто первый подвергся наказанию, определенному собором? Геннадий Новгородский! Под следующим же, 1504 годом читаем в летописях: Геннадий, архиепископ Великого Новгорода и Пскова, оставил престол свой неволею: приехавши из Москвы после собора, начал мзду брать с священников за ставление и еще больше прежнего вопреки обещанию, данному на соборе, по совету любимца своего, дьяка Михайлы Гостенкова; великий князь и митрополит, обыскавши, свели его с престола в Москву, где он был помещен в Чудове монастыре. Догадываются, что свержение Геннадия было делом еретиков.

В монастыри старались вводить общежительные уставы; общее житие в митрополичьих уставных грамотах называется богорадным; по этим грамотам архимандрит должен был иметь одну трапезу с братиею, мог иметь особую трапезу только в случае прихода великих гостей; всякий приход монастырский архимандрит ведает по слову и по совету со всею братиею; нужно будет избрать кого-нибудь из братий для ведания монастырского прихода и церковного строения, келаря, купчину, нужно будет послать кого на монастырскую службу - архимандрит избирает и поставляет с ведома всей братии, кого братья изберут и по его благословению; также иноков приходящих архимандрит принимает с согласия всей братии; без благословения архимандрита иноки не выходят из монастыря; доходы с земель монастырских делятся так: архимандриту - половина, священникам, дьяконам и чернецам - другая; последняя делится опять на две части: одна - священникам и дьяконам, другая - чернецам; таким же образом поднимаются дань митрополичья и проезды; что же касается до годовых дач или сорокоустов, вписов, молебнов, то этими доходами архимандрит делится пополам с священниками и дьяконами: одна половина - архимандриту, другая - священникам и дьяконам с просвирником и пономарем; а чернецы в эти доходы не вступаются. По завещанию преподобного Евфросина Псковского чернецы в его монастыре не должны были есть по келиям, кроме праздника или пиршества какого-нибудь, не должны были носить немецкого платья, также шуб с пухом, держать баню, позволять женщинам входить в монастырь. Иосиф Волоцкий запрещает иноку разговаривать во время службы церковной и на трепезе; на трапезе брать у брата кушанье и ставить перед ним свое; есть и пить больше других; ходить в деревню за каким-либо делом; из церкви и из трапезы брать книги без благословения пономаря; если инок увидит в книге какую-нибудь погрешность, то не смеет переписывать или вырезывать, а должен сказать настоятелю и по другой книге исправить, а не по своему домышлению; если случится согрешить словом или делом, или помышлением, то просить прощения у настоятеля в тот же день, а не откладывать до утра. Тот же Иосиф запретил инокам своего монастыря под страхом бесчестного изгнания принимать в келию мед, вино, пиво, квас медвяный, брагу. Мы видели уже, что Иосиф прежде всего старался воскресить предание о строгости монастырской жизни. В этом отношении очень важно для нас сочинение его "Сказание о святых отцах монастырей русских", где сочинитель представляет нам борьбу хранителей древнего предания с его нарушителями и постоянно высказывает свою любимую мысль о необходимости строгих мер для поддержания строгости иноческой жизни. "Святой Сергий и другие святые, - говорит Иосиф, - такое старание имели о пастве, что не пропускали ни малейшего небрежения или преслушания; они были милостивы, где следовало, и были строги, где настояла потребность, согрешавших обличали и понуждали к добру, ослушникам же не позволяли своевольничать, но отлучали их от церкви и от трапезы. Между ними господствовала такая нищета, такое отсутствие любостяжания, что в обители св. Сергия и самые книги писали не на пергамене, а на берестах; сам же св. Сергий носил такое бедное платье, что приходящие часто не узнавали его и думали, что это один из просителей. О святом же Кирилле что мне писать? По кончине его и учеников его в наше время был в его монастыре настоятель из другого монастыря и начал нарушать некоторые предания и постановления св. Кирилла; но в то же время был в монастыре старец святой, именем Досифей Неведомицын, и другие старцы, любившие предания св. Кирилла; они не стали молчать, видя нарушение древнего устава, и за это страдали от нового настоятеля, блаженный же Досифей много раз бывал бит от него. Однажды игумен, рассердившись на Досифея за увещания не развращать предания, столкнул блаженного старца с трапезного места так, что тот упал, как мертвый, на землю; выздоровевши, Досифей пришел к игумену и сказал: "Хоть убей меня до смерти, а я не перестану говорить тебе об уставе". Этот игумен ушел; выбрали нового, также из другого монастыря, и этот опять начал нарушать некоторые предания: в церкви во время соборного пения и в трапезе за обедом любил разговаривать о бесполезных вещах. Благочестивые старцы по-прежнему стали его удерживать от этого, а он бросался на них с палкою и бил; наконец стыдно ему стало, и он ушел из монастыря. Выбрали третьего, постриженника Кириллова монастыря, но и этот оказался таким же разрушителем преданий; тогда все лучшие старцы убежали из монастыря; на этот раз князь вступился в дело, велел выгнать игумена, и старцы возвратились".

В поучениях священнослужителям, дошедших до нас от описываемого времени, находятся, между прочим, следующие наставления: "В церкви разговаривать не давай, приноса не приноси на божий жертвенник от неверных, еретиков, развратников, воров, разбойников, грабителей и властелей немилосердых, корчемников, резоимцев (рез - процент), ротников (рота - клятва), клеветников, поклепников, лжепослухов, волхвов, потворников, игрецов, злобников или кто томит челядь свою голодом и ранами и наготою. К убогим сиротам, болен ли кто-нибудь из них, или умрет, или родит, приходи, прежде чем позовут; стой на страже день и ночь с крещением, покаянием, причастием, твори достойное правило с любовию, тихо, неспеша: младенец не разумеет, мертвец не чувствует; младенца крести и всякому человеку причастие давай, кроме мертвеца; кого изгубишь леностию или нерадением, мука их на тебе взыщется; к троеженцу не входи в дом, разве только будет на одре смертном".

Нравственное состояние недавно обращенных в христианство пермичей, как духовных, так и мирян, требовало особенной заботливости со стороны митрополита, требовало особенного поучения. В 1501 году митрополит писал к пермскому духовенству: "Слышу о вас, что о церковном исправлении и своем спасении не радите, о духовных детях не брежете и душевной пользы не ищете: сами едите и пьете не в приличное время, до обеда, а этим и новокрещенным людям послабление даете; многие новокрещенные люди, смотря на вас, соблазняются, то же делают; да и вступают в незаконные браки в родстве и другие богомерзкие дела творят". К мирянам тот же митрополит писал: "Кумирам не служите, треб их не принимайте, воипелю болвану не молитесь по древнему обычаю и всяких тризнищ не творите идолам, в браки незаконные не вступайте, как слышно о вас, что у вас женятся в родстве, по ветхому и татарскому обычаю: кто у вас умрет, то второй его брат берет за себя его вдову, и третий брат так же делает; а жены ваши ходят простоволосые. Все это вы делаете не по закону христианскому".

Что касается материального благосостояния духовенства, то митрополит пользовался теми же доходами, какие имел и прежде: нерехтские соляные варницы митрополичьи и живущие в них люди были освобождены от дани, пошлин, подсудности волостелям и тиунам великой княгини Марии; в 1504 году великий князь освободил митрополичьи села и монастыри в Московском и Владимирском уездах от подсудимости своим наместникам и волостелям; обозы с шекснинскою рыбою, шедшие в Москву для митрополита, освобождены были от пошлин; митрополит отправлял слугу своего с товарами для торговли, "чтоб прибыло церкви божией в подможение"; в подорожной этому купчине митрополит просил, чтоб пошлин нигде с него не брали и в тесных местах провожали. Относительно архиерейских доходов с подчиненного духовенства в описываемое время мы узнаем некоторые новые подробности против прежнего; пошлины перечисляются так: "Дань петровская и рождественская, десятина, данская пошлина, десятинничьи пошлины, доводчичьи, заездничьи, зазывничьи, благословенная куница, явленная куница с грамотою, полоть, казенные алтыны, писчее, людское". Мы видели, что и прежде возникало сомнение, следует ли монастырям владеть селами. И митрополит Киприан решительно склонялся к отрицательному ответу; при Иоанне III вопрос возобновился: он был поднят на соборе знаменитым отшельником, основателем скитского жития Нилом Майковым, более известным под именем Сорского (по обители его на реке Соре, в 15 верстах от Кириллова Белозерского монастыря); Нил требовал, чтоб у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились рукоделием; это требование поддерживали пустынники белозерские. Но против него восстал знаменитый же подвигами иноческой жизни старец Иосиф Волоцкий. Нил смотрел на монастырь как на общество людей, отказавшихся от мира; это общество, в глазах его, было тем совершеннее, чем менее имело столкновений с миром; Иосиф же кроме этого значения монастыря предполагал еще другое; он смотрел на монастырь также как на рассадник властей церковных; Нил имел в виду отшельника, желающего укрыться от мира, от всех его отношений, в болотах и лесах белозерских; Иосиф имел в виду также и владыку, епископа, который будет взят из монастыря. "Если у монастырей сел не будет, - говорил Иосиф, - то как честному и благородному человеку постричься? Если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию или архиепископа, или епископа? Если не будет честных старцев и благородных, то вера поколеблется". Вспомним, что в описываемое время обеспеченное содержание могло представляться не иначе как в виде владения земельною собственностию, служилые люди получали содержание в виде поместий; следовательно, вопрос о содержании монашествующих мог представиться только в такой форме: или владеть им селами, или кормиться подаянием и работою рук. Мнение Иосифа Волоцкого превозмогло на соборе, и митрополит Симон отвечал великому князю, что духовенство не дерзает и не благоволит отдавать церковных земель, причем ссылался на давний обычай греческой и русской церкви, на уставы Владимира и Ярослава, наконец, даже на пример ханов татарских, которые никогда не трогали имуществ церковных. Великий князь оставил дело, но вопрос, как увидим после, не переставал разделять русское духовенство.

Встречаем известие, что в описываемое время священники и в Москве распределялись по соборам. Касательно прав духовенства мы видим, что оно не было освобождено от телесного наказания. Кроме известий о наказаниях еретикам под 1483 годом встречаем известие, что чудовского архимандрита, князя Ухтомского и еще какого-то Хомутова били на торгу кнутом за то, что они составили подложную жалованную грамоту Спасо-Каменному монастырю от имени князя Андрея Вологодского после уже его смерти. От торговой казни духовенство не было освобождено и во Пскове, что видим из следующего известия под 1495 годом: по случаю шведской войны псковичи назначили набор ратных людей - с десяти сох конного человека; назначили сбор со священников и дьяконов; но священники нашли в правилах, что не следует брать ратников с церковных земель; тогда посадники хотели силою заставить их давать ратных людей, причем хотели двоих священников кнутом избесчестить, и те в одних сорочках стояли на вече.

В заключение мы должны упомянуть о связи русской церкви с восточною при Иоанне III. В 1464 году митрополит Феодосий писал в Новгород и Псков, прося жертвовать на искупление св. гроба от египетского султана; для сбора пожертвований хотел ехать в Москву сам иерусалимский патриарх Иоаким, но на дороге заболел и умер в Кафе, завещав свое дело Иосифу, нареченному митрополиту Кесарии Филипповой, который был поставлен на свою митрополию в Москве здешним митрополитом Феодосием по благословению и по грамотам патриарха Иоакима. В 1480 году иерусалимский патриарх Иоаким писал к митрополиту Геронтию, что один русский, именем Григорий, под видом купца нашел его в Египте и просил дать благословение и писание к московскому митрополиту в порадование и приятельство. Приходил также за милостынею из Афонской горы, из монастыря Ксиропотамона, инок Герасим; великий князь наградил его и отпустил; но на дороге старец был взят в плен и ограблен татарами, которые продали его в Астрахань, из Астрахани - в Казань, где он был выкуплен и препровожден в Москву; митрополит Симон писал окружное послание, прося пожертвований для этого Герасима. Видя, с одной стороны, в русской церкви желание не прерывать связи с греческою церковию и сочувствие к бедствиям последней - с другой, мы видим сильное отвращение к сближению с церковию латинскою; в этом отношении любопытно письмо из Пскова от какого-то Филиппа Петрова (вероятно, наместника владычного) к новгородскому архиепископу Геннадию о споре псковских священников с латинскими монахами: "Пришли серые чернецы от немцев в Псков да стали говорить о вере; были у священников, а к тебе не захотели идти; речь их такова: соединил веру наш папа вместе с вашими на осьмом соборе, и мы и вы христиане, веруем в сына божия. Наши священники отвечали им: не у всех вера правая; если веруете в сына божия, то зачем богоубийцам-жидам последуете, поститесь в субботу и опреснок в жертву приносите? Зачем два духа беззаконно вводите, говоря: и в духа святого животворяща, от отца и сына исходящего? А что говорите нам об осьмом сонмище, об италиянском скверном соборе латинском, то нам хорошо известно: это сборище окаянное на нашей памяти было, и едва убежал. кардинал Исидор от нашего государя великого князя Василия Васильевича, царя всея Руси; об этом соборе мы и слышать не хотим, потому что отринут он богом и четырьмя патриархами; будем держать семь соборов вселенских и поместные; они угодны богу, потому что сказано: "Премудрость созда себе дом и утверди столпов семь".

Что касается состояния православного духовенства в Литовской Руси, то здесь при избрании митрополита на Киев каждый раз посылали за благословением к патриарху константинопольскому; избрание же и поставление совершалось в Руси. В 1494 году великий князь Александр подтвердил жалованную грамоту отца своего Казимира смоленскому владыке, по которой люди последнего освобождались от суда наместника великокняжеского; также владыка получил право перезывать из-за границы людей и селить их на своих церковных землях; в 1499 году тот же великий князь дал митрополиту и епископам грамоту о неприкосновенности святительского суда и церковного имущества на основании церковного устава Ярославова (свитка Ярославля). Относительно некоторых монастырей великие князья литовские имели право подаванья, так, например, в 1496 году какой-то Григорий Попович бил челом великому князю Александру, просил у него киевского Михайловского монастыря, объявляя, что этот монастырь издавна великокняжеское поданье, справившись, что объявление Григория справедливо, Александр велел отдать монастырь просителю, с тем чтоб он немедленно постригся в монахи.

Если относительно суда церковного основывались еще на уставе или свитке Ярослава, то относительно суда гражданского мы видели, что уже в уставной грамоте Василия Димитриевича находятся новизны против Русской Правды, приписываемой тому же Ярославу. Судный устав, или Судебник, собранный при Иоанне III, в 1497 году, дьяком Владимиром Гусевым, представляет опять новое движение юридических понятий сравнительно с уставною грамотою деда Иоаннова. Судебник этот прежде всего определяет, кто должен судить: "Судить суд боярам, окольничим или детям боярским, за которыми кормления с судом боярским, а на суде быть у бояр и окольничих дьякам. Которого жалобника управить будет нельзя, о таком говорить великому князю или отослать его к тому, кому приказано ведать таких людей". Думают, что здесь выражение "кому приказано ведать таких людей" указывает на приказы; но это выражение вполне объясняется древними жалованными грамотами, например жалованною грамотою Димитрия Донского новоторжцу Евсевку: "А приказал есмь его блюсти дяде своему, Василью, тысяцкому". Наместникам и волостелям, которые держат кормления без боярского суда, также тиунам великокняжеским и боярским, за которыми кормления с судом боярским, холопа и рабы без боярского доклада не выдавать и отпускных не давать: татя и душегубца не отпускать, всякого лихого человека без доклада не продать, не казнить, не отпустить. Определяется, как судьи должны судить: боярам или детям боярским судить, а на суде у них быть дворскому, старосте и лучшим людям; посула им от суда не брать же ни на господина своего, ни на тиуна, и пошлинникам от суда посулов не просить: велеть прокликать по торгам в Москве и во всех городах Московской и Новгородской земли и заповедать по всем волостям, чтобы истец (ищея) и ответчик судьям и приставам посула не сулили в суде. Всякому судье судом не мстить, не дружить никому, жалобников от себя отсылать, а давать всем жалобникам управу во всем. Кого обвинит боярин не по суду и грамоту правую на него с дьяком даст, то эта грамота не в грамоту, взятое отдать назад, а боярину и дьяку в том пени нет, истцам же суд с головы. Уголовные преступления и наказания за них обозначаются так: если доведут на кого воровство, разбой, душегубство, ябедничество или другое какое-нибудь лихое дело и будет он ведомый лихой человек, то боярину велеть его казнить смертною казнью, а истца вознаградить из его имения; если за этим вознаграждением что останется, то идет на боярина и дьяка; если же у преступника не будет имения, чем заплатить истцу, то боярин не должен выдавать последнему преступника, но должен велеть казнить его. Убийцу своего господина, крамольника, церковного татя и головного (похитителя людей), подметчика, зажигальщика, ведомого лихого человека казнить смертною казнию. Если кого-нибудь поймают на воровстве в первый раз (кроме церковного и воровства головного), то казнить его торговою казнию, бить кнутом, потом доправить на нем вознаграждение истцу и судье продажу, если же не будет у него имения, то, бивши кнутом, выдать истцу головою на продажу, а судье не брать ничего; поймают его в другой раз на воровстве, то казнить смертию, а с имением поступать, как прежде показано. Кто съорет межу или грани ссечет в землях великокняжеских, боярских и монастырских, того бить кнутом да истцу взять на нем рубль, а в черных волостях волостель или посольский берет на виноватом два алтына да за рану, что присудят, посмотря по человеку и по ране. Между селами и деревнями должны быть загородья по половинам: в случае потравы взыскать убыток с того, в чью загородь прошел скот. О землях суд: взыщет боярин на боярине, или монастырь на монастыре, или боярин на монастыре, или монастырь на боярине; взыщет черный на черном, или помещик на помещике, или черный или сельский на помещике и наоборот, то судить за три года, а дальше трех лет не судить; взыщут на боярине или на монастыре великокняжеской земли, то судить за шесть лет.

Из судебных доказательств в Судебнике означены: поличное, послушество или свидетельство, поле или судебный поединок, клятва. Велено прокликать по торгам в Москве и во всех городах Московской и Новгородской земли и по всем волостям заповедать, чтоб свидетелям, не видавши, не свидетельствовать, а, видевши, сказать правду. Если свидетель засвидетельствует лживо, не видавши, то на нем взыщется вознаграждение истцу и все убытки. На кого скажут человек пять или шесть детей боярских добрых по великого князя крестному целованию или черных человек пять-шесть добрых христиан целовальников, что он вор, а доказательства не будет, что он прежде воровал, то взять на нем вознаграждение истцу без суда. Если приведут вора с поличным впервые и скажут на него человек пять или шесть по великого князя крестному целованию, что он вор ведомый и прежде того не один раз крал, то казнить его смертною казнию, а истцу дать вознаграждение из оставшегося имения. Если вор скажет на кого-нибудь, то этого человека обыскивать; если он заподозрен уже в каком-нибудь прежнем деле, то его пытать; если же нет, то речам вора не верить, а дать его на поруку до обыску. Если кто купит на торгу что-нибудь новое, кроме лошади, не зная, у кого купил, при двух или трех свидетелях, людях добрых, и если после сыщется, что купленная вещь краденая, то купивший прав и присяги ему нет, когда свидетели скажут, что при них купил; если же свидетелей не будет, то купивший должен идти к присяге. Если свидетель будет уличать кого-нибудь в драке, грабеже или займе, то уличаемому отдается на волю: или идти биться с свидетелем, или, ставши у поля, положить у креста то, чего на нем ищут; тогда истец без присяги возьмет свое, ответчик же заплатит полевые пошлины; если же ответчик, не стояв у поля, положит у креста, то заплатит судьям пошлину по списку, а полевых пошлин платить не обязан. Если ответчик против свидетеля будет стар, или мал, или чем увечен, или поп, или чернец, или монахиня, или женщина, то вольно им выставить против свидетеля наемного бойца, свидетелю же нельзя нанять вместо себя другого для битвы; какие правый или его свидетель потерпит убытки, все они взыщутся на виноватом. Если послух не пойдет перед судью, есть ли за ним речи, нет ли, во всяком случае взять на нем иск, все убытки и все пошлины, а с праветчиком ему суд. Если свидетель не показывает одинаково с истцом, то последний этим обвиняется. Если истцом или свидетелем будет женщина, или ребенок, или старик, или больной, или увечный, или поп, или чернец, или монахиня, то вольно им нанять за себя бойца: они присягнут, а наемники будут биться; против этих наемников ответчик может также выставить наемного бойца, если сам не захочет биться. Если чужеземец ищет на чужеземце, то полагается на волю ответчика: хочет, отцелуется (даст присягу), что не виноват, или у креста положит то, чего на нем ищут, а истец, поцеловавши крест, возьмет.

О займах определено: если купец, идучи на торговлю, возьмет у кого-нибудь деньги или товар и на дороге этот товар или деньги изгибнут без его вины - потонут, сгорят, или рать возьмет, то после обыска должник платит заимодавцу только то, что взято, без росту. Если же, взявши для торговли, он пропьет или как-нибудь иначе погубит взятое по своей воле, то выдается истцу головою на продажу. Относительно наследства положено: если человек умрет без духовной грамоты и не будет сына, то все имущество и земля идут дочери, а не будет у него дочери, то взять ближнему от его рода. Наконец, в Судебнике несколько статей посвящено определению судных пошлин: брать боярину и дьяку в суде от рублевого дела на виноватом - боярину два алтына, а дьяку восемь денег; а будет дело выше рубля или ниже, то боярину брать по тому же расчету и проч.

Что касается формы Судебника, то он составлен без всякого порядка, из статей, в разные времена написанных; некоторые статьи встречаются по два раза, причем одна пространнее другой; в статье о посулах и послушестве говорится: "Велеть прокликать по торгам в Москве и во всех городах Московской и Новгородской земли"; не прибавлено "Тверской", и это может вести к заключению, что статья издана до покорения Твери. Если сравним Судебник с Русскою Правдою, то найдем важное различие: месть, самоуправство не допускается; истец вознаграждается из имущества преступника, но когда этого имущества не окажется, то правительство не отказывается от своего права казнить преступника. Важно в Судебнике определение, кому и как судить; важно постановление о наследстве, признание права на наследство дочерей и рода без различия состояний.

Кроме Судебника от времен Иоанна III дошел до нас еще любопытный юридический памятник - уставная Белозерская грамота; здесь, между прочим, встречаем следующие определения: "Поличное то, что вынут из клети, из-за замка; а найдут где на дворе или в пустой хоромине, а не за замком, то не поличное. У кого что-нибудь признают воровское и тот сведет с себя свод, хотя бы до десятого свода и до беглого вора, наместники не берут ничего. Самосуд то, кто поймает вора с поличным да отпустит его прочь, не объявя наместникам и тиунам их, и будет в том уличен. Случится где душегубство, в городе, или в стану, или в волости, и душегубец не сыщется, то жители города, стана или волости платят вины четыре рубля. Наместникам и тиунам без соцких и без добрых людей не судить суда. Тиунам и наместничьим людям на пир и на братчину незваным не ходить; а кто придет незваный, того можно выслать вон; а кто станет пить силою и приключится какой-нибудь вред, тот должен платить без суда, а от великого князя будет в наказании".

Судебник короля Казимира, данный Литве в 1468 году, доставляет нам возможность сравнить юридические понятия в Западной и Восточной Руси. По судебнику Казимирову, если приведут вора с поличным и он будет в состоянии заплатить истцу, то пусть платит; если же не будет в состоянии заплатить, а жена его со взрослыми детьми знали о воровстве, то платить женою и детьми, самого же вора на виселицу; если же дети его будут малолетние, ниже семи лет, то они не отвечают; если жена и взрослые дети вора захотят выкупиться или господин захочет их выкупить, то могут выкупаться. Если вор не приносил покражи домой и жена с детьми ею не пользовались, то один злодей терпи, а жена, дети и дом их невиноваты, вознаграждение истцу платится из имущества вора, а женино имение остается неприкосновенным. Если преступление будет совершено крепостным человеком, а господин знал о нем или принимал участие, то и господин отвечает наравне с преступником. Кто будет держать у себя постояльца тайно, не объявивши соседям, и случится у кого-нибудь из них пропажа, то он обязан поставить своего постояльца к трем срокам, если же к последнему сроку не поставит, то должен заплатить за покраденное, а постояльца пусть ищет и, нашедши, пусть проводит на суд: то уж заплачено. Кто украдет выше полкопы денег или корову, того повесить. Кто украдет в первый раз меньше полтины, пусть оплачивается, если же больше полтины, то повесить; за покражу коня, хотя бы и в первый раз, повесить. Если кто найдет лошадь блудящую или какие-нибудь другие вещи потерянные, должен объявить околице; не найдется хозяин в три дня, то нашедший берет себе найденное; если же нашедший утаит найденное, то считается вором; если кто будет людей выводить или челядь невольную и поймают его с поличным, то на виселицу. Если вора станут пытать, а он знает средство против боли (а зелие знаа), то повесить чародея, хотя бы и не признался с пытки, если будут добрые на него свидетели, если будет дознано, что он прежде крал и бывал на пытке. Если тот, кому выдадут вора, не захочет его казнить, а захочет взять с него деньги и отпустить либо к себе в неволю взять, то лишается своего права: правительство казнит преступника, потому что злодею нельзя оказывать милости. Несмотря на сходство постановлений в обоих судебниках, видим и различие; особенно важно постановление литовского судебника о семействе преступника, если оно не участвовало в преступлении: этой статьи нет в московском судебнике. В уставной грамоте великого князя Александра киевским мещанам встречаем положение, которое с разными ограничениями мы видели уже в Русской Правде: "Холопу и рабе не верить и в свидетели их не принимать; с невольным человеком суда нет". Дошло до нас от описываемого времени также несколько распоряжений великого князя литовского относительно наследства: в 1495 году дочери Мстиславского князя Ивана Юрьевича били челом великому князю Александру об отчине своей и получили такой ответ: пусть едут в Мстиславль и владеют всею отчиною своею, всеми землями, которыми владел дед и отец их, исключая тех имуществ и людей, которых король Казимир придал им: эту придачу Александр берет себе; княжны пусть живут на отчине своей до тех пор, пока бог даст им женихов-княжат, которые были бы им равны; тогда великий князь об них позаботится; в другом акте относительно Мстиславля говорится, что эта волость по смерти жены последнего князя Ивана перешла к великому князю, который отдал ее князю Жославскому (Ижеславскому, Изяславскому), женившемуся на дочери последнего мстиславского князя, княжне Ульяне. Видим распоряжения, по которым дочь вводилась во владение отцовским имуществом, приобретенным чрез пожалование великокняжеское. Относительно наследства жен после мужа встречаем такое распоряжение: князь Мосальский просил у великого князя Александра имения в Смоленском повете, говоря, что владелец этого имения, Протасьев, умер, наследников не оставил, оставил только жену; великий князь дал просителю имение с тем, чтоб он держал в нем вдову Протасьева в чести, не обижал ничем до самой ее смерти. По уставной грамоте, данной жителям Бельзской области в 1501 году, жена по смерти мужа оставляется в покое год и неделю; потом, взявши вено, которое получила она от мужа, а если б этого вена не было, то взявши свое вено или приданое, с которым выдана была замуж, вдова возвращается к родичам своим, если имеет их, братьев или сестер, и должна возвратить вено родичам, которыми была выдана замуж; если же не захочет возвратить, то теряет право на следующую ей долю отцовского имущества, но не материнского. Что касается наследства после изменников, то по случаю спора между князьями Бельскими о наследстве князя Федора, бежавшего в Москву, было утверждено: если кто-нибудь побежит от господаря, челом не ударивши, то имущество его нейдет к родственникам, но на господаря.

Относительно права народного княжение Иоанна III очень важно для нас, во-первых, потому, что при нем начались дипломатические сношения с такими государствами, с которыми прежде сношений не было; во-вторых, потому, что начиная с его времени дипломатические сношения дошли до нас во всех подробностях записанные. Что касается образа ведения войны, то он при Иоанне III нисколько не изменился против прежнего; видим ту же жестокость и во внешних и в междоусобных войнах: при описании войны новгородской читаем, что полки пошли к Новгороду разными дорогами, пленили, жгли; взятым в битве пленникам резали носы и губы; в походе на землю Черемисскую русские полки причинили ей много вреда, людей перебили, других в плен взяли, иных сожгли, скот, которого нельзя было взять с собою, перебили; обычай браниться перед битвами продолжался, что видим из описания Шелонского боя; одному религиозному требованию делались уступки: так, великий князь во время новгородской войны не велел союзным татарам брать в плен людей-христиан. Касательно мирных сношений с государствами прежде всего замечаем в них различие, происходившее от различных степеней важности этих государств для Москвы. Самый большой почет в формах дипломатических сношений, даже в ущерб двору московскому, как мы видели, оказывался хану крымскому; здесь действовало кроме сознания пользы крымского союза еще предание о прежних недавних отношениях к татарским ханам; предание это было так сильно, что вело к странности: не требуя равенства в сношениях с Менгли-Гиреем, московский двор требовал полного равенства в сношениях с султаном турецким, которого Менгли-Гирей был подручником. Большим почетом пользовались в Москве послы императора германского, но с соблюдением равенства; почет оказывался им на том основании, что и нашим послам при дворе австрийском оказывались большие почести. При жизни Казимира литовского в сношениях его с Иоанном видим равенство, которое нарушается после его смерти, и нарушается в пользу Москвы: так, для заключения мира знатные послы литовские приезжают в Москву, что делается уже примером для будущего времени и правом московского двора. Касательно же других соседних держав, Швеции и Ливонии, Иоанн не допускал даже непосредственных сношений, требовал, чтобы эти державы сносились с его наместниками; в сношениях с ливонскими немцами Иоанн писался царем, а от них писалось ему челобитье.

Иоанн III высказал такое понятие о после: "Всякий посол речи говорит и лицо носит государя своего". Вследствие этого требовал также, чтоб у послов и людей посольских не смотрели их вещей, не брали с них тамги и никаких других пошлин. Но относительно обращения других государей с послами держав, ему враждебных, Иоанн обнаруживал иногда другого рода желания: в случае если б крымский хан спросил московского посла: "Посол королевский сидит у меня в заточении, и князь великий что мне приказал об нем?" - то московский посол должен был отвечать хану по наказу своего государя: "Король как тебе недруг, так и моему государю недруг; так чем недругу досаднее, тем лучше". Имея такое высокое понятие о после, как носящем лицо государя своего, Иоанн должен был заботиться не только о том, чтоб его послу оказывалась достойная честь, но также и о том, чтоб сам посол поведением своим не унизил достоинства государя своего; так, в наказе послам, отправленным в Литву, - окольничему Петру Михайловичу, дворецкому Константину Григорьевичу, сокольничему Михаилу Степановичу и дьяку Губе - читаем: "Вы бы, Константин, Михайло и Губа, Петра чтили во всем, а ты бы, Петр, их берег да также чтил бы во всем, а розни между вами не было бы ни в чем, чтобы вы своею рознью мне бесчестья не нанесли, а делу моему порухи не было бы. А как будете у короля за столом и после стола пришлет за вами король, чтоб вы шли вместе пить, то вы идите все к Петру, да чтоб между вами все было гладко и пили бы вы бережно, не допьяна; где ни случится вам пить, вы бы себя берегли, пили бы бережно, чтобы вашим небрежением нашему имени бесчестья не было; ведь что сделаете неприличное, то нам бесчестье и вам бесчестье же; так вы бы во всем себя берегли. Да что посланы с вами дети боярские - Орлов с товарищами, то на лавке от Губы садился бы Орлов, а против его на скамье - Рахманин-Тилилин, а другим детям боярским скажите, чтоб между ними мест не было, садились бы и к руке и к чаше ходили все попеременно, чтоб между ними об этом споров не было; а кто не послушается, на того вы прикрикните да и ударьте".

Когда одна из воюющих держав обнаруживала желание кончить войну, то требовала пропускных, или опасных, грамот для послов своих; выдачу этих грамот Иоанн не хотел, однако, считать знаком прекращения военных действий; так, он писал сыну своему Димитрию, осаждавшему Смоленск: "Посылаю тебе опасную грамоту на имя великого князя Александра для его послов: отдай ее епископскому человеку, за ней приехавшему; но постарайся, чтоб он не заезжал в Смоленск и не объявлял бы городничему, что опасная грамота дана; и вы дела не откладывайте, Смоленск доставайте, наше и земское дело делайте, как вас бог вразумит и как вам поможет".

Услыхав о приближении посла, посылали пристава встречать его на границе и во все продолжение пути давать ему корм с медом и вином; Максимилианову послу Снупсу велено было давать в Новгороде на день по курице, по две части говядины, по две части свинины, по два калача полуденежных, а соли, заспы, сметаны, масла, меду и вина, сколько понадобится. Потом другой пристав встречал посла в некотором расстоянии от Москвы; в день представления сановники встречали его внизу лестницы и перед палатными дверями. Вошедши в приемную палату, посол правил поклон великому князю от своего государя; великий князь, вставши, спрашивал о здоровье последнего, давал руку послу и приказывал ему садиться на скамью против себя. Посидевши немного, посол вставал и подавал верющую грамоту, а после грамоты представлял поминки, или дары. Прием происходил в присутствии сыновей великокняжеских и всех бояр; первым посол также правил поклоны (хотя и не всегда), они давали ему руки и спрашивали о здоровье. В тот же день посол обедал у государя, а после обеда великий князь посылал к нему на подворье потчивать вином и медом, или, как обыкновенно выражались, посылал поить посла, Мы видели, как Иоанн III наказывал своим послам, чтоб они при этом потчиваньи не напивались допьяна; но послы, приезжавшие в Москву из других государств, как видно, не получали подобных наказов: литовский посол Станислав Глебович, напившись пьян, вздумал говорить присланному потчивать его князю Ноздреватому о цели своего посольства, о сватовстве своего государя на дочери великого князя и т. д.; о венгерском после говорится: "Ел у великого князя, а после стола князь великий посылал поить его; посол в ту ночь пьяный расшибся и не мог быть на другой день с королевскими речами". На отпуске посла великий князь после ответа, касавшегося цели посольства, приказывал с послом поклон к его государю и благодарность за подарки. Желая оказать особенную благосклонность Максимилианову послу Юрию Делатору, великий князь на отпуске сделал его золотоносцем, дал ему цепь золотую с крестом, шубу атласную с золотом на горностаях да остроги (шпоры) серебряные вызолоченные. При отправлении русских послов в чужие государства до границы давались им подводы от яма до яма, на наем подвод за границею выдавались деньги; в подорожной грамоте Юрию Траханиоту и Василию Кулешину, отправлявшимся в послах к Максимилиану, говорилось, чтоб везде давалось каждому из них по тринадцати подвод, корму давалось бы каждому на всякой станции - туша баранья, а овчина назад, три курицы, хлеб. Значительные люди, кроме Крыма, отправлялись послами только в важных случаях, например для подтверждения мирного договора; обыкновенный наказ послам состоял в том, чтоб они как можно более узнали о состоянии и об отношениях государства, в которое посылались, и как можно менее сказали о своем государстве.

Главнейшею целью приезда иностранных послов было заключение мира, перемирия, союза. Обряд заключения перемирия между Иоанном и Александром литовским описывается так: по написании двух грамот с обеих сторон и привешении к ним печатей бояре отнесли литовскую грамоту к великому князю, который, осмотревши посольские печати у нее, велел послам быть у себя; когда послы пришли, то он велел им сесть и послал за крестом; крест принесли на блюде с пеленою. Тогда великий князь встал, велел одному из бояр держать крест и в то же время приказал читать перемирные грамоты. Когда грамоты прочли и положили под крест, Иоанн, обратись к послам, сказал: "Паны! Мы с братом своим и зятем Александром, королем и великим князем, заключили перемирье на шесть лет и грамоты перемирные написали, и печати свои к своей грамоте привесили, а вы к королевскому слову, к той грамоте, которой у нас быть, печати свои привесили. Мы на этих грамотах крест целуем, что хотим править так, как в грамотах писано. А вы на этих грамотах целуйте крест, что как будут у нашего брата наши бояре, то брат наш и зять к своей грамоте печать свою привесит и крест поцелует пред нашими боярами, отдаст им перемирную грамоту и будет править по ней; а не станет нам править, то бог нас с ним рассудит". Великий князь и послы поцеловали крест. В перемирных грамотах выговаривалось, что если по истечении урочных лет начнется опять война, то во время разрыва не захватывать послов и купцов, которые случатся тогда в начинающих войну государствах; в перемирных же грамотах новгородцев и псковичей с Ливониею по-прежнему полагается условие, чтоб начинать военные действия не ранее четырех недель после объявления войны. О пленных высказывалось требование с литовской стороны, чтоб после заключения мира освобождать их со всем взятым у них имуществом; когда венгерский посол ходатайствовал, чтоб литовским пленникам возвратили свободу, обязавши их присягою или порукою, то Иоанн велел отвечать ему: "В наших землях нет обычая отпускать пленников на присяге или на поруке, а нужды им нет никакой, всего довольно, еды, питья и платья".

Предметом дипломатических сношений между государствами после заключения мира были преимущественно, как мы видели, неприязненные столкновения порубежных жителей и притеснения торговых людей. В договорах новгородцев и псковичей с ливонскими немцами различается вольное и невольное нарушение границ: "Между Псковом и Юрьевым земли и воды по старый рубеж; в Великом озере ловить псковичам к своему берегу, а за озеро Великое, на юрьевскую сторону, им не ездить на рыболовство; если же ветром занесет псковского ловца на юрьевскую сторону, то в том пени нет; также если ветер занесет и немецкого ловца на псковскую сторону; а кто станет наступать на чужую землю или воду, того казнить смертию с обеих сторон". В тех же договорах постановлялось: если на порубежье с которой-нибудь стороны случится воровство, увод людей, грабеж, убийство, то обиженная сторона посылает три раза требовать управы, и если после этого управы не будет, то обиженная сторона может сама управиться (взять за свое на рубеже), и это не служит поводом к разрыву, посла и купца за это нельзя держать. Можно сказать, что заключение мира не имело никакого влияния на порубежных жителей, которые находились в постоянной войне с соседями; поэтому порубежные обидные дела, как тогда выражались, составляли предмет постоянных пересылок между государствами, пересылок, почти никогда, однако, не достигавших цели; псковичи, новгородцы и немцы ливонские, как мы видели, прямо допускали самоуправство в этом случае; между литовским и московским правительствами видим постоянные жалобы на порубежные обиды и постоянные требования съездов для учинения исправы; в 1496 году посол Александра литовского говорил Иоанну: "Напоминаем тебе, чтоб ты возвратил нам и слугам нашим земли, воды и людей наших, которые забраны; а для других дел обидных, для покраж, разбоев, грабежей, наездов и для исправления старых границ, вышли немедленно своих бояр, а мы к ним своих панов вышлем: пусть они всем обидным делам управу учинят". Новгородские наместники, заключая перемирие с ливонским магистром в 1481 году, выговорили съезд для управы обидных дел; на этом съезде с обеих сторон должны были быть честные люди; если не успеют решить всех дел на одном съезде, то назначить другой, если не успеют на втором, то назначить третий, и всем трем съездам быть в продолжение двух лет; а не управятся на третьем съезде, то перемирье не в перемирье. Постоянно в договоры вносилось условие, что купцам путь чистый, могут торговать в розницу и оптом, исключая некоторых запрещенных товаров, обозначенных в договоре, и постоянно это условие подвергалось нарушениям; вносилось также в договоры, что купцов не захватывать при начатии войны, но и это условие не исполнялось; жалуясь на его неисполнение с литовской стороны, Иоанн говорит: "Наши люди торговые Московской земли, Новгородской, Псковской, Тверской зашли в Литовскую землю, и там их схватили, товары отняли, но этого нигде не водится, что купцов захватывать; хотя и полки ходят, а купцу путь не затворен, купец идет на обе стороны без всяких зацепок".

Предметом посольств бывало также извещение о вступлении нового государя на престол; видим также предметом посольств ходатайство государей за другие государства; так, литовские государи ходатайствовали у московского за воеводу молдавского, за Швецию, за немцев. Ходатайство за православных единоверцев, покровительство православным подданным чуждых государств Иоанн, как мы видели, считал постоянно своим правом: вторая литовская война началась за притеснения православных; Александр литовский признает это право, ибо оправдывается, уверяет, что он и не думал притеснять православных своих подданных. Выставляя собственное право покровительствовать единоверцам, Иоанн не допускает папского вмешательства в дела, касающиеся православия в Литве, не хочет слышать о сношениях с папою по церковным делам; в договоры с Ливонским орденом вносилось условие - не обижать русских церквей в Ливонии. Наконец, замечаем, что в сношениях с христианскими державами защита христианства от неверных обыкновенно выставляется как общий, высший интерес.

В дипломатических сношениях московского двора с литовским мы видели любопытное явление, именно сношения панов литовских с боярами московскими. Касательно языка грамот должно заметить, что в сношениях с литовским двором они писались по-русски, в Москве - на московском наречии, в Литве - на белорусском; в сношениях с другими европейскими государствами грамоты писались по-латыни: когда венгерскому послу дали ответные списки, то он просил перевести их на латинский язык, и по приказу великого князя московские толмачи латинские перевели их вместе с писарем венгерского посольства. Отправляя послов к Максимилиану, великий князь дал им такой наказ: "Просить им грамоты докончальной по великокняжескому списку слово в слово и говорить королю, чтоб велел писать грамоту русским письмом, нет ли у него писца серба или словенина; а не будет у него такого писца, который бы мог писать по-русски, то писать по-латыни или по-немецки".

Относительно состояния общественной нравственности новорожденное государство должно было еще много терпеть от остатков прежнего безнарядья. Наместники и волостели продолжали смотреть на отправление своих должностей, на отправление правосудия исключительно как на средство кормиться, быть сытыми, и не считали неприличным высказывать такой взгляд прямо в просьбах своих великому князю: так, боярин Яков Захарьевич, назначенный в Кострому наместником вместе с литовским выходцем, паном Иваном Судимонтом, бил челом великому князю, что им обоим на Костроме сытым быть не с чего. После этого неудивительно читать в летописи, что Беклемишев, алексинский воевода, запросил у городских жителей посула, и когда они дали ему пять рублей, то он запросил еще шестого для жены своей. Видим жестокость казней - сожжение, отрезание языка, кнут - для людей всех сословий; но видим в то же время и преступления, объясняющие подобные казни: подложная грамота была составлена в 1488 году архимандритом и князем; видим, что и в других странах наказания не были мягче: по магдебургскому праву, данному западнорусским городам, употреблялись отсечение головы, посажение на кол, потопление. Разбойники в Тверской земле убили двоих псковских гонцов, ехавших в Москву, вместе со всеми провожатыми и побросали в реку; в каких размерах производились разбои и кем, видно также из следующего известия Псковской летописи под 1476 годом: собрались новгородские боярские ключники и ударились ночью разбоем со всею ратною приправою на псковскую волость Гостятино. Одно духовное завещание, дошедшее до нас от описываемого времени, начинается так: "Се яз, раб божий Панкрат Ченей, пишу сию грамоту душевную в конце живота; а бил мя Михайла Скобелцин большой с своими людьми, с Куземкою, да и с Ивашком с Щокотом, да брата его человек Михайлов Меньшево Дмитрок Зуй, а бил мя у своего села, а пойти ми с их рук". В житии св. Антония Сийского читаем, что однажды пришел на Двину из Новгорода сборщик архиепископской дани и, думая, что у Антония много богатства, наслал на его монастырь разбойников. Против остатков языческих обычаев и соединенной с ними нравственной порчи вооружился Елеазарова монастыря игумен Панфил в своем послании к псковским властям: "Есть еще остаток неприязни в этом городе, и не прекратилась еще здесь лесть идольская, празднование кумирское; когда приходит великий праздник Рождества Предтечева, тогда в эту святую ночь мало не весь город взмятется и взбесится: стучат бубны, голосят сопели, гудут струны, жены и девы плещут, пляшут и поют скверные песни; тут мужам и юношам великое прельщение и падение, женам осквернение, девам растление. Тогда же выходят мужчины и женщины, чаровники и чаровницы, бродят по лугам, болотам и дубравам, ищут смертной травы, чревоотравного зелья на пагубу людям и скоту, копают коренья на безумие мужам". Мы видели, что бабы-чаровницы имели доступ и ко двору великокняжескому. Страсть к крепким напиткам продолжала господствовать; обеды сопровождались питьем, причем не соблюдалось умеренности: в летописи находим выражение - обедать и пить, где эти два слова необходимо связаны. Неумеренность в пирушках не сдерживалась присутствием женщин, с которыми вообще обходились не очень благосклонно. В житии св. Александра Свирского встречаем известие, что если женщина рождала одних только дочерей, то подвергалась поношению и оскорблению от посторонних людей. Один из костромских наместников, боярин Яков Захарьевич, жаловался, что когда его жена Арина пришла наперед в церковь к Пречистой, то другой наместник, Судимонт, взял ее за накапку, свел с места и поставил свою жену Аксинью. Великий князь, выговаривая Судимонту за этот поступок, пишет: "Это ты делаешь по литовскому обычаю". Из этого видно, что у народов, с которыми жители Московского государства находились в самых частых сношениях, нечего было перенимать хорошего; мы уже имели случай заметить то же самое, говоря о поведении литовского и венгерского послов в Москве. Венецианский посол Контарини пишет, что, отправившись из Житомира, он целый день ехал большим лесом, крайне опасным по причине всякого рода бродяг, его наполнявших; по его же свидетельству, жители Киева обыкновенно проводили утро, до трех часов, в занятиях, а потом отправлялись в шинки, где оставались вплоть до самой ночи и нередко, напившись допьяна, заводили между собою драки.

Но общество, несмотря на неблагоприятные обстоятельства для нравственности, оставалось обществом христианским, и потому подле известий, свидетельствующих о неудовлетворительном нравственном состоянии общества, находим известия о подвигах лиц, которые словом и делом противоборствовали нравственной порче; находим известия об обычаях, коренившихся на религиозном чувстве, на чувстве христианского милосердия; так, читаем в летописи: один человек в городе Москве ходил, по обычаю, к селу Скудельничему, которое содержат граждане на погребение странным: обычай они имеют ходить туда в четверг седьмой недели (в Семик), покупать канон, свечу и молиться об умерших, загребают старую яму, наполненную мертвецами, и выкапывают новую, все тут копают и засыпают землею бога ради, все граждане, мужчины и женщины. О св. Данииле Переяславском говорится, что он, заслышав о мертвом теле, отправлялся немедленно на место, где оно лежало, и нес его в божий дом на погребение; местом этим божедомским владел тогда какой-то Изъядинов, который приставил к скудельницам слуг своих для сбора денег с мертвых тел; негодующие переяславцы прозвали этих приставов зацеплянами. Любопытно, что жителям некоторых волостей в описываемое время дается право не пускать скоморохов играть у себя, например "князья, воеводы, дети боярские и всякие ездоки в тех селах не ставятся, кормов не берут; также и скоморохи в тех селах не играют". Следовательно, жители сел, не имевшие этих льгот, обязаны были позволять скоморохам играть у себя; мы не можем понять этих прав и обязанностей, не предположивши какого-нибудь финансового отношения скоморохов к казне.

Литература Иоаннова времени, как и литература времен предшествовавших, состоит, во-первых, из посланий духовных лиц к великому князю, к целым городам, к целым сословиям; из этих посланий, разумеется, первое место по важности содержания и по одушевлению занимает послание Вассиана на Угру. Ересь жидовская вызвала к литературной деятельности Иосифа Волоцкого, написавшего против еретиков свой знаменитый Просветитель. Это сочинение показывает в авторе большую начитанность в св. Писании; в пример искусства его приведем доказательство таинству св. троицы из Ветхого завета, из книги Бытия: "Егда восхоте бог сотворити Адама, рече: сотворим человека по образу нашему и по подобию. Почто рече: сотворю, но сотворим? Того ради рече, яко не едино лицо божества есть, но трисоставно, а еже: по образу, а не по образам, едино существо являет св. троица. Сотворим, рече, человека. Кому глаголет? Не явственно ли есть, яко ко единородному сыну и слову своему рече и св. духу? Еретицы же отвещают: ни, но сам себе бог рекл есть, а иному никому же тогда сущу. Но что убо сих глагол безумнейши? Кий убо зодчий, или древодел, или усмарь над сосудом или над коим зданием, седя един и никому же ему помогающу, глаголет сам к себе: сотворим себе сосуд, или сотворим себе орало, или утвердим усмы, а не паче ли молча свое дело соделает? Лжа бо есть сие, а не истина; безумного бо человека се есть обычай, а не мудрого. И паки бесстудствует жидовин и глаголет: яко ангелом глаголет бог. Аще бы глаголал ко ангелам, то не бы писано было, яко сотвори бог человека по образу и по подобию божию сотвори его; но был бы убо человек по подобию и по образу ангельскому" и проч.

От Иосифа Волоцкого дошли до нас и другого рода сочинения, как, например, послание к одному вельможе о миловании рабов: "Слух до меня, господин, дошел про твое благородство, будто велико твое немилосердие и нежалование к рабам и сиротам домашним, теснота, скудость в телесных потребах, голодом тают, наготою страждут; поэтому я, грешный, дерзнул тебе напомнить, помянувши твою веру к пречистой богородице и к нам, нищим, великое жалование твое и любовь о Христе. Хотя мне и неприлично было бы писать к тебе об этом, потому что я сам грешен, неприлично было бы мне восхищать учительский сан, не имея ума и смысла очищенного; но да ведает твое боголюбие, что эти мысли не мои, а взяты от божественного писания. Писание повелевает рабов, как братию, миловать, питать и одевать и о душах их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же рабы и сироты у тебя в такой тесноте, то не только им добрых дел делать, но, умирая с голоду, они не могут удержаться от злых обычаев. Так ты, господин, бога ради побереги себя, потому что и малое небрежение к великим бедам приводит. Бог на тебе свою милость показал, и государь тебя князь великий пожаловал; так и тебе следует своих слуг пожаловать, милость к ним показать, пищею и одеждою удовольствовать и на благие дела наставить. Прости меня, господин, что твое жалованье и любовь сделали меня бесстыдным и дерзким; а написал я к тебе как по слухам, так и потому, что сам их нужду видел".

От времен Иоанна III дошли до нас летописи, принадлежащие разным составителям, в разных местах жившим. В рассказе о падении Новгорода слышатся голоса различных летописцев; один говорит: "Так великий князь укрепил Великий Новгород под властию московскою; написал бы я что-нибудь и еще, но не могу от сильной кручины". А другой оканчивает свой рассказ с чувством полного довольства и с чувством нерасположения к новгородцам: "Везде пособил бог и пречистая богородица государю нашему великому князю Ивану Васильевичу над новыми отступниками и над своими изменниками и над вечниками, над новгородцами". Современность летописца ясно видна из такого, например, известия: "Того же лета, месяца июня в 5 день, с субботы на неделю в 3 час нощи, преставися великого князя дьяк Василий Момырев и положен у Троицы в Сергиеве монастыре, июня в 7, за церковью против Никонова гроба; а жил лет 60 без дву и полшестидесят день, а в диачестве был 20 лет без осми месяц, а именины его апреля 12 Василия Парийского". Внутренний признак современности летописца виден в сильном негодовании его на малодушные советы Ощеры и Мамона во время Ахматова нашествия, как мы уже заметили в своем месте; рассказ об этом событии летописец оканчивает так: "О храбрии, мужественнии сынове Русьстии! Потщитеся сохранити свое отечество, Русьскую землю, от поганых; не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения и грабления св. церквем и домом вашим, и убиения чад ваших, и поругания женам и дщерем вашим. Яко же пострадаша инии велиции славнии земли от турков, еже болгари глаголю и рекомии Греци, и Трапизон, и Амория, и Арбанасы, и Хорваты, и Босна, и Манкуп, и Кафа, и инии мнозии земли, иже не сташа мужественни, и погибоша, и отечество свое изгубиша, и землю, и государьство, и скитаются по чужим странам бедни воистинну и странни, и много плача и слез достойни, укоряеми и поношаеми и оплеваеми, яко не мужествении; иже избегоша которые со имением многим, и с женами, и с детьми, в чужие страны, вкупе со златом души и телеса свои изгубиша и ублажают тех, иже тогда умерших, ниже скитатися по чужим странам, яко бездомкам. Тако ми бога видех своима очима грешныма великих государь, избегших от турков со имением и скитающихся, яко страннии, и смерти у бога просящих, яко мздовоздаяния от таковыя беды; пощади, господи, нас, православных христиан, молитвами богородицы и всех святых. Аминь". Последние слова замечательны: летописец говорит, что он сам видел изгнанных турками владетельных лиц; этого не мог сказать москвич, видевший в своем городе из греческих изгнанников одного Андрея Фомича Палеолога, брата великой княгини Софии, во-первых, потому, что Андрей в Москве вовсе не находился в таком положении, чтоб просить смерти как избавления от беды; во-вторых, потому, что в этом случае летописец не мог придавать делу такой важности: Андрея в Москве все видели, а не один летописец, которому всего приличнее было бы обратиться ко всем и сказать: "Вы все видели изгнанника". Следовательно, должно предположить, что летописец был за границею и где-нибудь, например в Венгрии, видел изгнанных турками владетелей славянских. Любопытно, что сочинитель известной повести о Дракуле воеводе волошском, говорит, что находившись в Венгрии, в городе Будине, видел там Дракулиных сыновей, которых король Матвей привез туда. Сочинитель повести о Дракуле не есть ли и составитель нашей летописи? Так как в Венгрию к королю Матвею был послан в 1482 году знаменитый дьяк Федор Курицын, то Востоков думает, что сочинение повести о Дракуле можно приписать или самому Курицыну или кому-нибудь из его спутников. Повесть о Дракуле мог написать и сам Курицын, известный грамотей своего времени; но религиозное и православное обращение, встречаемое в летописи, конечно, нельзя приписать этому ересиарху. У одного из летописцев описываемого времени встречаем качество, какого прежде не замечали ни у кого из его собратий, именно насмешливость, иронию; так, видим это в известии о прощении князей ярославских в связи с предыдущим известием, в известиях о двукратном походе на Казань в 1468 - 1469 годах, в известии об алексинском воеводе Беклемишеве.

Самое видное и удачное событие в княжении Иоанна III, подчинение Новгорода, послужило предметом особенного сказания: "Словеса избранна от св. Писания о правде и о смиренномудрии, еже сотвори благочестия делатель, благоверный великий князь Иван Васильевич всея Руси, ему же и похвала о благочестии веры; даже и о гордости величавых мужей новгородских, их же смири господь бог и покори ему под руку его, он же, благочестивый, смиловася о них, господа ради, и утеши землю их". В этом заглавии указаны содержание и форма сказания. Известный уже нам серб Пахомий продолжал и при Иоанне III служить русской церковной литературе: так, он написал два канона св. митрополиту Ионе и слово об обретении мощей его. Знаменитому архиепископу Вассиану, автору послания на Угру, принадлежит сочинение жития учителя его, св. Пафнутия Боровского. Вопрос о вдовых священнослужителях, так много занимавший общество описываемого времени, подал повод к замечательному по своей силе сочинению: "Написание вдового попа, Георгия Скрипицы, из Ростова града о вдовствующих попех"; для образца приведем несколько мест, прямо относящихся к делу: "Не оскорбляйте и не осуждайте священников, кроме богословесных вин; теми писано осужати греси их, а не собою и не своим разумом. Вы же, господа, осудили есте всех иереев и дьяконов, настоящих и будущих, смертию жен их. Господь рече ко иудеем: не на лица зря, осуждайте, но праведный суд судите. А вы, господа, всех иереев и диаконов без испытания, на лица зря, осудили: который поп имеет жену - чист, а не имеет жену - не чист. И вы, господа мои, которым прозрели духом чистых и нечистых? Чем испытали, поп свят с женою или без жены, и чернец ли свят или белец? Почему ведати человека без свидетеля? Точию дела его объявят; един бог ведает помышления человеческа. Вы неблагословною виною раздор в церкви священником есте; чернецем-попом - достойно служити во градех и селех, а вдовцем чистым попом - недостойно служити и в пустынях, ниже во градех, а у которого попа жена есть, достоин служити, священ убо женою. А что глаголете, господа мои: мы то сотворили, тех отлучили, благочестия деля, очищая церковь; ино, господа мои, рассудите, от кого то зло сталось в нашей земле? Не от вашего ли нерадения и небрежения, что злых не казнили, не отлучали от священства? Благословно ни сами, ни священники избранными не дозираете священников, а во грады и в села не посылаете опытывати, как кто пасет церковь божию, назираете священников боляры и дворецкими, недельщики, тиуны и доводчики, своих деля прибытков". В истории просвещения древней Руси, разумеется, не должно быть забыто имя книжника Никиты Поповича, который держал спор с легатом и заставил последнего молчать по известию летописца.

Наконец, от описываемого времени дошел до нас любопытный памятник - путешествие тверского купца Афанасия Никитина за три моря - Каспийское, Индийское и Черное. Отправившись из Нижнего в свите ширванского посла, Никитин был ограблен астраханскими татарами в устьях Волги, не захотел с пустыми руками возвращаться в Русь, где у него были долги, и решился пробраться в Индию с дорогим жеребцом, которого он надеялся выгодно продать там, и, накупивши надобных на Руси товаров, возвратиться в отечество. Но он ошибся в расчете: "Налгали мне псы бусурманы, наговорили, что всякого нашего товара там много, а вышло, что нет ничего на нашу землю, все товар белый на бусурманскую землю, перец да краски - это дешево, но зато пошлины большие да на море разбойников много". Кроме обманутых надежд относительно торговых выгод Никитин подвергался большим опасностям: "В Чунере хан взял у меня жеребца и, узнавши, что я не бусурманин, а русский, стал говорить: "И жеребца отдам, и тысячу золотых дам, стань только в нашу веру магометанскую; а не станешь в нашу веру, то и жеребца возьму, и тысячу золотых на голове твоей возьму" - и сроку дал 4 дни, в госпожинки на Спасов день. Но господь бог смиловался на свой честный праздник, не отнял от меня, грешного, своей милости, не повелел погибнуть в Чунере с нечестивыми; накануне Спасова дни приехал Магмет Хоросанец; я к нему с челобитьем, чтоб похлопотал обо мне, и он поехал к хану и отпросил меня, чтоб в свою веру меня не обращали, и жеребца моего у хана взял. Таково господне чудо на Спасов день! Братья русские христиане! Кто хочет идти в Индейскую землю, тот оставь веру свою на Руси, закричи: Магомет! - и ступай в Индостанскую землю". Никитин описывает роскошь южной природы, пышность владельцев и вельмож, великолепие дворцов их, бедность сельского народонаселения, легкую одежду жителей Индии, их легкие нравы. "Познакомился я со многими индейцами, - говорит Никитин, - и объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они не стали от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и жен своих от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и они говорят: веруем в Адама, а Будда - это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84 веры, и все веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится".

Тяжко стало наконец Никитину на чужой дальней стороне среди 84 вер: "О благоверные христиане! Кто во многие земли часто плавает, тот во многие грехи впадает и веры лишается христианской. Мне, рабу божию Афанасию, сгрустнулось по вере: уже прошло четыре Великих поста, четыре Светлых воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое воскресенье, когда пост, когда Рождество Христово и другие праздники, ни середы, ни пятницы; книг у меня нет: когда меня пограбили, то и книги у меня взяли; я с горя пошел в Индию, потому что на Русь мне было не с чем идти, не осталось товару ничего. Уже прошло четыре Светлых воскресенья в бусурманской земле, а христианства я не оставил: дальше бог ведает, что будет. Господи боже мой! На тя уповах, спаси мя! Пути не знаю, как выйти из Индостана; везде война! А жить в Индостане - все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по два с половиною алтына в день издерживаю, вина и сыты не пью". Наконец Никитин выбрал путь - через Персию и Азиатскую Турцию к Черному морю, а последним - в Кафу.

Средства к просвещению в описываемое время были скудны, как это можно видеть из приведенного выше письма Геннадия Новгородского к ростовскому архиепископу Иоасафу. Есть также известие, сколько книг принес с собою в монастырь Иосиф Волоцкий: четыре Евангелия, Апостол, два псалтыря, сочинения Ефрема, Дорофея, Петра, Дамаскина Василия Великого, патерик азбучный, два ирмолога.