ВНУТРЕННЕЕ СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ОБЩЕСТВА В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ Значение князя. - Дружина, ее отношение к князю и к земле. - Бояре, мужи, гриди, огнищане, тиуны, отроки. - Городовые и сельские полки. - Тысяцкий. - Способы ведения войны. - Городское и сельское народонаселение. - Рабы. - Русская Правда. - Нравы эпохи. - Обычаи. - Занятие жителей. - Состояние религии. - Монашество. - Управление и материальные средства церкви. - Грамотность. - Песни. - Определение степени норманского влияния.

Мы видели в начале нашего рассказа, как среди северных племен явился князь, призванный для установления наряда в земле, взволнованной родовыми усобицами; теперь предстоит нам вопрос: в каких же отношениях нашелся призванный к призвавшим, как определилось значение князя? Для решения этого вопроса мы должны обратиться к понятиям племен, призвавших власть. Летописец прямо дает знать, что несколько отдельных родов, поселившись вместе, не имели возможности жить общею жизнию вследствие усобиц; нужно было постороннее начало, которое условило было возможность связи между ними, возможность жить вместе; племена знали по опыту, что мир возможен только тогда, когда все живущие вместе составляют один род с одним общим родоначальником; и вот они хотят восстановить это прежнее единство, хотят, чтобы все роды соединились под одним общим старшиною, князем, который ко всем родам был бы одинаков, чего можно было достичь только тогда, когда этот старшина, князь, не принадлежал ни к одному роду, был из чужого рода. Они призвали князя, не имея возможности с этим именем соединять какое-либо другое новое значение, кроме значения родоначальника, старшего в роде. Из этого значения князя уяснится нам круг его власти, его отношения к призвавшим племенам. Князь должен был княжить и владеть по буквальному смыслу летописи; он думал о строе земском, о ратях, об уставе земском; вождь на войне, он был судьею во время мира; он наказывал преступников, его двор - место суда, его слуги - исполнители судебных приговоров; всякая перемена, всякий новый устав проистекал от него; так, Владимир, по предложению епископов, а потом епископов и старцев, делает постановление относительно вир; Ярослав дает грамоты новгородцам - Правду и устав относительно податей; князь собирает дань, распоряжается ею. Но если круг власти призванного князя был такой же, какой был круг власти у прежнего родоначальника, то в первое время на отношениях князя к племенам отражалась еще вся неопределенность прежних родовых отношений, которой следствия мы увидим после в отношениях городовых общин к князю, о чем и будет речь в свое время. Теперь же мы должны обратиться к вопросу: что стало с прежними родоначальниками, прежними старшинами, князьями племен? Соединение многих родов в одно целое, во главе которого стоял один общий князь, необходимо должно было поколебать значение прежних старшин, родоначальников; прежняя тесная связь всех родичей под властию одного старшины не была уже теперь более необходима в присутствии другой - высшей, общей власти. Само собой разумеется, что это понижение власти прежних родоначальников происходило постепенно, что те члены родов, которым, по известным счетам, принадлежало старшинство, долгое время пользовались еще большим уважением и представительством; так долго мы видим городских старцев на первом плане во всех важных случаях; они решают дела на вече, с ними советуется князь. Но в конце рассмотренного периода жизнь общественная получила уже такое развитие, что необходимо условливала распадение родов на отдельные семьи, причем прежнее представительное значение старшин в целом роде исчезает, и когда князю нужно объявить, предложить что-нибудь городу, то собираются не одни старцы, собирается целый город, является общенародное вече. Первое общенародное вече мы видим в Новгороде, когда князю Ярославу нужно было объявить гражданам о смерти Владимира и поведении Святополка. Те исследователи, которые предполагают долговременное существование прежних славянских князей или родоначальников, и те, которые предполагают переход этих старшин в бояр с земским значением, забывают, что родовой быт славянских племен сохранился при своих первоначальных формах, не переходя в быт кланов, где старшинство было уже наследственно в одной линии, переходило от отца к сыну, тогда как у наших славян князь долженствовал быть старшим в целом роде, все линии рода были равны относительно старшинства, каждый член каждой линии мог быть старшим в целом роде, смотря по своему физическому старшинству: следовательно, одна какая-нибудь линия не могла выдвинуться вперед перед другими, как скоро родовая связь между ними рушилась; ни одна линия не могла получить большого значения по своему богатству, потому что при родовой связи имение было общее; как же скоро эта связь рушилась, то имущество разделялось поровну между равными в правах своих линиями; ясно, следовательно, что боярские роды не могли произойти от прежних славянских старшин, родоначальников, по ненаследственности этого звания; если старшина рода переходил в дружину княжескую, то он сохранял свое родовое значение только при жизни, сын его не наследовал этого значения, оно переходило к какому-нибудь четвероюродному дяде его, и если он выделялся из рода, то доля имущество его была равна доле каждого другого родича. Вот почему славянские князья исчезают с приходом князей варяжских: нельзя искать их и в боярах по той же самой причине, т. е. потому, что достоинство старшин у славян не было наследственным в одной родовой линии. Отсюда объясняется и т явление, что в следующем периоде мы увидим непосредственные отношения князей к городскому народонаселению, к общине. Место князя во время его отсутствия или в тех городах, где князь не жил, заступал посадник, муж из дружины княжеской. Этот наместник княжеский, в мнении народа, не заменял вполне князя, уважения и послушания к нему было меньше и на войне, и в мире, следовательно, цель установления наряда достигалась не вполне; отсюда стремление иметь своего князя, замечаемое в Новгороде.

Не должно думать, чтобы во все продолжение периода отношения племен к князю были всегда и везде одинакие. Сознание о необходимости нового порядка вещей, власти одного общего князя из чужого рода явилось на севере; северные племена призвали князя как нарядника; здесь, следовательно, новый порядок вещей должен был приняться и развиться преимущественно; здесь должно было начаться определение княжеских отношений; вот почему в Новгороде мы видим и некоторое движение вследствие этого начавшегося определения. Потом местопребывание князя переносится на юг, в Киев; на севере остаются посадники до самого Владимира. Мы видим, что большему влиянию княжеской власти подчинена сначала только озерная Новгородская область и потом довольно узкая полоса земли по берегам Днепра, где в городах Смоленске и Любече еще со времен Олега сидели мужи княжие. Отношения к князю племен, живших далее к востоку и западу от Днепра, как видно, ограничивались вначале платежом дани, для собирания которой сам князь с дружиною ездил к ним. По свидетельству Константина Багрянородного, русские князья с своею дружиною выходили из Киева при наступлении ноября месяца и отправлялись на полюдье или уезжали в земли подчиненных им племен славянских и там проводили зиму. Обычай полюдья удержался надолго после: князь объезжал свою волость, вершил дела судные, оставленные до его приезда и брал дары, обогащавшие казну его. Такой обычай княжеских объездов для вершения судебных дел необходимо условливается самым состоянием юного общества: так, мы встречаем его в древней скандинавской и в древней польской истории; ясно, следовательно, что - это обычай общий, а не частный скандинавский, принесенный варягами в Русь. Любопытно, что в приведенном свидетельстве Багрянородного, полюдье отделено от зимнего пребывания князя и дружины его у славянских племен: из этого различия видно уже, что к некоторым ближайшим и более подчиненным племенам князь отправлялся для суда, к другим же, отдаленнейшим - только для собрания дани мехами и другими сырыми произведениями, составлявшими предмет заграничной торговли; что князь сам ходил за данью к племенам, это ясно показывает предание о судьбе Игоря у древлян. Более отдаленные племена принуждены были платить дань русскому князю и платили ее тогда, когда тот приходил за нею с войском; но этим, как видно, и ограничивались все отношения; племена еще жили по-прежнему, особными родами, каждый род имел своего старшину или князя, который владел у него, судил и рядил; у древлян были свои князья в то время, когда они платили дань киевскому князю; из этих князей один был Мал, которого они прочили в мужья Ольге.

Дань, за которою ходил сам князь, была первоначальным видом подчиненности племени одной общей власти, связи с другими соподчиненными племенами. Но при таком виде подчиненности сознание об этой связи, разумеется, было еще очень слабо: племена платили дань и козарам, и все оставались по-прежнему в разъединении друг с другом. Гораздо важнее для общей связи племен и для скрепления связи каждого племени с общим средоточием была обязанность возить повозы, обязанность, вследствие которой сами племена должны были доставлять дань в определенное князем место, ибо с этим подчиненность племен, участие их в общей жизни принимали более деятельный характер. Но еще более способствовала сознанию о единстве та обязанность племен, по которой они должны были участвовать в походах княжеских на другие племена, на чужие народы: здесь члены различных племен, находившихся до того времени в весьма слабом соприкосновении друг с другом, участвовали в одной общей деятельности под знаменами русского князя, составляли одну дружину; здесь наглядным образом приобретали они понятие о своем единстве и, возвратясь домой, передавали это понятие своим родичам, рассказывая им о том, что они сделали вместе с другими племенами под предводительством русского князя. Наконец, выходу племен из особного, родового быта, сосредоточению каждого из них около известных центров и более крепкой связи всех их с единым, общим для всей земли средоточием способствовало построение городов князьями, умножение народонаселения, перевод его с севера на юг.

Мы коснулись непосредственного влияния княжеской власти на образование юного общества, но это влияние сильно обнаружилось еще посредством дружины, явившейся вместе с князьями. С самого начала мы видим около князя людей, которые сопровождают его на войну, во время мира составляют его совет, исполняют его приказания, в виде посадников заступают его место в областях. Эти приближенные к князю люди, эта дружина княжеская могущественно действует на образование нового общества тем, что вносит в среду его новое начало, сословное, в противоположность прежнему родовому. Является общество, члены которого связаны между собою не родовою связью, но товариществом; дружина, пришедшая с первыми князьями, состоит преимущественно из варягов, но в нее открыт свободный доступ храбрым людям из всех стран и народов, преимущественно, разумеется, по самой близости, туземцам; с появлением дружины среди славянских племен для их членов открылся свободный и почетный выход из родового быта в быт, основанный на других, новых началах; они получили возможность, простор развивать свои силы, обнаруживать свои личные достоинства, получили возможность личною доблестию приобретать значение, тогда как в роде значение давалось известною степенью на родовой лестнице. В дружине члены родов получали возможность ценить себя и других по степени личной доблести, по степени той пользы, какую они доставляли князю и народу; с появлением дружины должно было явиться понятие о лучших, храбрейших людях, которые выделились из толпы людей темных, неизвестных, черных; явилось новое жизненное начало, средство к возбуждению сил в народе и к выходу их; темный, безразличный мир был встревожен, начали обозначаться формы, отдельные образы, разграничительные линии.

Обозначив влияние дружины вообще, мы должны обратиться к вопросу: в каком отношении находилась она к князю и к земле? Для легчайшего решения этого вопроса сравним отношения дружины к князю и земле на западе и те же самые отношения у нас на Руси. На западе около доблестного вождя собиралась толпа отважных людей с целию завоевания какой-нибудь страны, приобретения земель во владение. Здесь вождь зависел более от дружины, чем дружина от него; дружина нисколько не находилась к нему в служебных отношениях, вождь был только первый между равными: "Мы избираем тебя в вожди, - говорила ему дружина, - и куда поведет тебя твоя судьба, туда пойдем и мы за тобою; но что будет приобретено общими нашими силами, то должно быть разделено между всеми нами, смотря по достоинству каждого", и проч. И действительно, когда дружина овладевала какою-нибудь страною, то каждый член варварского ополчения приобретал участок земли и нужное количество рабов для его обработания. Но подобные отношения могли ли иметь место у нас на Руси с призванием князей? Мы видели, что князь был призван северными племенами, как нарядник земли; в значении князя известной страны он расширяет свои владения; с ним приходит дружина, которая постоянно наполняется новыми членами, пришельцами и туземцами; но ясно, что эти дружинники не могут иметь значения дружинников западных: они не могли явиться для того, чтобы делить землю ими не завоеванную, они могли явиться только для того, чтобы служить князю известных племен, известной страны; те из них, которые приходили за тем, чтоб получать города и села, как например Аскольд и Дир, обманывались в своей надежде и отправлялись искать лучшего в другом месте. Рюрик раздает города мужам своим; Олег сажает мужей своих в занятых им городах - Смоленске и Любече: они здесь начальники отрядов, они заступают место князя; но при этом должно строго отличать характер правительственный от характера владельческого; мы и после будем постоянно видеть везде княжих посадников, наместников, но везде только с характером правительственным. С другой стороны, если князь с дружиною покорял новые племена, то это покорение было особого рода: покоренные племена были рассеяны на огромном пустынном пространстве; волею или неволею соглашались они платить дань - и только, их нельзя было поделить междучленами дружины; мы знаем, как покорял Олег племена: одни добровольно соглашались платить ему дань, какую прежде платили козарам, на других накладывал он дань легкую; некоторых примучивал, т. е., силою заставлял платить себе дань, но опять только дань. Большое различие, когда дружина займет страну цивилизованного народа, покрытую городами и селениями, или когда займет страну пустынную, редко населенную, построит острожек и станет ходить из него к племенам за мехами. Земли было много у русского князя, он мог, если хотел, раздавать ее своим дружинникам, но дело в том, выгодно ли было дружинникам брать ее без народонаселения; им гораздо выгоднее было остаться при князе, ходить с ним за добычею на войну к народам еще не покоренным, за данью к племенам подчиненным, продавать эту дань чужим народам, одним словом, получать от князя содержание непосредственно.

Замечено было, что князья принимали в свою дружину всякого витязя, из какого бы народа он ни был: так, между послами Игоря мы встречаем ятвяга; Святослав отовсюду собирал воинов многих и храбрых; Владимир выбрал из наемных варягов мужей добрых, смысленных и храбрых и роздал им города; северные саги говорят о знатных витязях скандинавских, которые служили в дружинах наших князей; каждый пришлец получал место смотря по своей известности; в древних песнях наших читаем, что князь встречал неизвестных витязей следующими словами: "Гой вы еси, добры молодцы!/ Скажитеся, как вас по имени зовут:/ А по имени вам мочно место дать,/ По изотчеству можно пожаловати".

В сагах читаем, что при Владимире княгиня, жена его, имела такую же многочисленную дружину, как и сам князь: муж и жена соперничали, у кого будет больше знаменитых витязей; если являлся храбрый пришлец, то каждый из них старался привлечь его в свою дружину. Подтверждение этому известию находим также в наших старинных песнях: так Владимир, посылая богатыря на подвиг, обращается к нему с следующими словами: "Гой еси, Иван Годинович!/ Возьми ты у меня, князя, сто человек/ Русских могучих богатырей,/ У княгини ты бери другое сто".

Чем знаменитее был князь, тем храбрее и многочисленнее были его сподвижники; каков был князь, такова была и дружина; дружина Игорева говорила: "Кто с морем советен", и шла домой без боя; сподвижники Святослава были все похожи на него: "Где ляжет твоя голова, там и все мы головы свои сложим", - говорили они ему, потому что оставить поле битвы, потерявши князя, считалось ужасным позором для доброго дружинника. И хороший вождь считал постыдным покинуть войско в опасности; так, во время похода Владимира Ярославича на греков тысяцкий Вышата сошел на берег к выброшенным бурею воинам и сказал: "Если буду жив, то с ними; если погибну, то с дружиною". Было уже замечено, что дружина получала содержание от князя - пищу, одежду, коней и оружие; дружина говорит Игорю: "Отроки Свенельдовы богаты оружием и платьем, а мы босы и наги; пойдем с нами в дань". Хороший князь не жалел ничего для дружины: он знал, что с многочисленными и храбрыми сподвижниками мог всегда приобресть богатую добычу; так говорил Владимир и давал частые, обильные пиры дружине; так, о сыне его Мстиславе говорится, что он очень любил дружину, имения не щадил, в питье и пище ей не отказывал. Летописец, с сожалением вспоминая о старом времени, говорит о прежних князьях: "Те князья не собирали много имения, вир и продаж неправедных не налагали на людей; но если случится правая вира, ту брали и тотчас отдавали дружине на оружие. Дружина этим кормилась, воевала чужие страны; в битвах говорили друг другу: "Братья! Потянем по своем князе и по Русской земле!" Не говорили князю: "Мало мне ста гривен"; не наряжали жен своих в золотые обручи, ходили жены их в серебре; и вот они расплодили землю Русскую". При такой жизни вместе в братском кругу, когда князь не жалел ничего для дружины, ясно, что он не скрывал от нее своих дум, что члены дружины были главными его советниками во всех делах; так, о Владимире говорится: "Владимир любил дружину и думал с нею о строе земском, о ратях, об уставе земском". Святослав не хочет принимать христианства, потому что дружина станет смеяться. Бояре вместе с городскими старцами решают, что должно принести человеческую жертву; Владимир созывает бояр и старцев советоваться о перемене веры.

Из приведенных известий видно, что одни бояре, одни старшие члены дружины были советниками князя: два последние известия ограничивают первое, показывают, с какою дружиною думал Владимир. Как же разделялась дружина, как назывались младшие ее члены, не бояре? Для означения отдельного члена дружины, дружинника, без различия степеней, употреблялось слово муж. Муж, мужи - значило человек, люди, но преимущественно с почетным значением: муж с притяжательным местоимением, относящимся к князю, означал дружинника: муж свой, муж его. Но, как видно, слово "муж" имело и более тесное значение, означало дружинников второго разряда, низших, младших членов дружины, в противоположность боярам; это видно из следующего места летописи, хотя относящегося к позднейшему времени. Князь Игорь северский, попавшись в плен к половцам, так горюет об истреблении своего войска: "Где бояре думающие, где мужи храборствующие, где ряд полчный?" Итак, бояре были лучшие, старшие в дружине, советники, думцы князя по преимуществу; мужи были воины по преимуществу; другое более определенное название для этого разряда дружинников было гриди, гридь, гридьба, что означает также сборище, толпу, дружину. Комната во дворе княжеском, где собиралась дружина, называлась гридницею: так говорится о Владимире: "Он учредил на дворе в гриднице пиры, куда приходили бояре и гриди, соцкие и десяцкие, и нарочитые мужи, при князе и без князя". Мужи княжие, жившие по городам, занимавшие там разные должности, в отличие от бояр, живших при князе, в стольном его городе, назывались уменьшительным - болярцы. В Русской Правде и в Новгородской летописи мы встречаем название огнищанина, подававшее повод к различным объяснениям. Единственное средство объяснить это название - посмотреть, как оно заменяется в других списках Правды и в других летописях; в других списках Правды оно заменяется постоянно выражением: княж муж, и в этом значении противополагается смерду; в летописи Новгородской читаем: "Позвал (Ростислав) новгородцев на поряд: огнищан, гридь". В другой, не новгородской летописи читаем: "Князь Мстислав, собрав ростовцев - боляр, гридьбу". Следовательно, то, что в Новгороде были огнищане, в других местах были бояре, т. е. старшие члены дружины, которых место прежде гридей; при этом должно заметить, что название огнищанин было обширнее, чем боярин: огнищанин некоторых списков Правды совмещает мужа княжа и тиуна княжа других списков, а потому и в Новгороде существовало также название боярин. Объяснение того, почему огнищанин соединял и боярина и тиуна княжа, равно как объяснение корня слову огнищанин найдем также в Русской Правде, здесь читаем: "За убийство тиуна огнищного и конюшего платить 80 гривен". Если тиун конюший означает смотрителя за конюшнею княжескою, то тиун огнищный должен означать смотрителя за огнищем или домом княжеским; огнищанин же должен означать человека, который живет при огнище княжеском, домочадца княжеского, человека, близкого к князю, его думца, боярина, в переводе на наши понятия, придворного человека. Объяснением слова огнищанин служит также позднейшее - дворянин, означающее человека, принадлежащего ко двору, дому княжескому, а не имеющего свой двор или дом, следовательно, и под огнищанином нет нужды разуметь человека, имеющего свое огнище. Эти-то домочадцы или огнищане княжеские имели то преимущество пред остальным народонаселением, что за их голову убийца платил двойную пеню, или виру, именно 80 гривен вместо 40. Под огнищанином разумелся только муж княж высшего разряда, боярин, думец княжеский, но не гридь, не простой член дружины, который собственно не принадлежал к огнищу или двору княжескому. К огнищанам, как видно из Правды, принадлежал тиун княж, но не вообще, а только огнищный и конюший. Тиун в готском переводе Библии Улфилы является в форме dius и в значении ??????? - домочадец, слуга, раб. Звание тиуна, как оно является в наших древних памятниках, можно означить словом "приставник", с неопределенным значением: приставник смотреть за домом, за конюшнею, за судом, за сбором доходов княжих, за селом княжим; тиуны могли быть у князя и у боярина; они могли быть и свободные, если примут на себя эту должность с рядом, но это было уже исключение. Сельский тиун княжий или ратайный, если был холоп, то за него положена была вира в 12 гривен, если же был свободный человек, но рядович, т. е. такой тиун, который, вступая в должность, не вошел в холопство, но порядился, вошел с рядом, то за такого вира была только в 5 гривен, потому что для князя было гораздо важнее потерять своего холопа, чем вольного рядовича; те же самые виры брались за тиунов холопей и рядовичей боярских. Вообще князь увеличивал виру за своего служителя, смотря по важности последнего. Что касается до отроков князя, то они составляли его домашнюю прислугу; они, по летописям, служат за столом князю и гостям его; убирают вещи по княжому приказу; князь посылает их с поручениями и т. п.

Кроме дружины войско составлялось также из жителей городов и сел, набиравшихся по случаю похода: эти полки явственно отличаются от дружины под именем воинов (воев) в тесном смысле; так, читаем в рассказе о убиении святого Бориса: "Сказала ему отцовская дружина: "вот у тебя дружина отцовская и воины (вои)". Другое место, из которого также виден двойственный состав княжеского войска, встречаем в рассказе о походе Владимира Ярославича на греков: "Прочие воины Владимира были выкинуты на берег, числом 6000, и хотели возвратиться в Русь, но не пошел с ними никто из дружины княжеской". Но мы не должны ожидать от летописца постоянно резкого различия в названиях - дружина и вои: если он говорит, что князь взял с собою много воев из разных племен, то он не прибавит, что он взял с собою дружину и воев: подразумевается, что дружина должна идти с князем, и в таких случаях везде дружина включается в число воев; с другой стороны, от дружины не было производного дружинник, дружинники, и потому вместо этого производного употреблялось также вои; вои значило вообще все военные, вооруженные люди. Наоборот, дружина означала в обширном смысле совокупность всех военных, вооруженных людей, войско, и в тесном смысле - приближенных к князю людей, которых военное дело было постоянным занятием. Это двоякое значение дружины всего виднее в рассказе о войне Мстислава тмутараканского с Ярославом: "Мстислав с вечера исполчил дружину и поставил северян в чело против варягов, а сам стал с дружиною своею по крылам... Мстислав, на другое утро увидя лежащие трупы северян и варягов, сказал: "Как не радоваться? Вот лежит северянин, вот варяг, а дружина моя цела". Кроме собирательного дружина в смысле войска, армии, употреблялось еще слово "полк". Слово "дружина" имела еще не военное значение, в котором может переводиться словом: свои, наши, например древляне спросили Ольгу: "Где же наша дружина?", т. е. послы, которых они прежде отправили в Киев. Было сказано, что вои, т. е. недружина, набирались из народонаселения городского и сельского: так набирали войско из племен Олег, Игорь, Владимир; так Ярослав вывел против Святополка горожан новгородских и сельских жителей с их старостами. Видно и в этот период, как в последующий, князь объявлял о походе в городе народу, собравшемуся на вече; здесь решали выступить, и сельское народонаселение выступало по решению городового веча. Как видно, отец выходил в поход со старшими сыновьями, сколько бы их ни было, а младший (также взрослый уже) оставался дома для охранения семейства. По окончании похода войско, набранное из городского и сельского народонаселения, распускалось оно пользовалось добычею: князья выговаривали у побежденных дань в его пользу. Олег требует с греков по 12 гривен на ключ, т. е. на каждую лодку, без различия между дружиною и воями, набранными из разных племен. Дружина, разумеется, имела ту выгоду, что участвовала в ежегодных данях с греков и с своих племен, вообще во всех доходах княжеских. Ярослав, победив Святополка, наградил щедро помогших ему новгородцев, сельчан, однако, меньше, чем горожан: горожанин был сравнен с сельским старостою. Но ясно, что когда народонаселение призывалось не к далекой наступательной войне, а к защите своей земли от нападения врагов, например печенегов, то не могло быть речи о награждении; воины могли довольствоваться только добычею, если, прогнав врага, отбили обоз, брали пленников; дань с побежденных бралась и на долю убитых ратников и шла к их родственникам. Сельчане приходили в поход с своими старостами; горожане относительно военной службы разделялись, как видно, на десятки, сотни: таково было обыкновенно военное деление у народов. В летописи упоминаются десятские, сотские; без всякого сомнения, был высший начальник над этими отделами, долженствовавший носить соответственное название "тысяцкого"; этого названия мы не встречаем в дошедших до нас списках летописей в описываемое время, встречаем одно неопределенное название "воеводы"; но в следующем периоде мы встретим, что тысяцкий называется также воеводою, вследствие чего под воеводою первого периода можно разуметь тысяцкого. Тысяцкий, по соображении всех известий об этом сане, был воеводою земских, гражданских полков, выбиравшийся князем из дружины. Если Ян, сын Вышаты, был тысяцким в Киеве, в 1089 году, то нет сомнения, что отец его Вышата занимал ту же должность прежде, при Ярославе; подтверждение этому находим в летописи: в 1037 году послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много войска, а воеводство поручил Вышате, отцу Янову; когда поднялась буря и прочие воины, т. е. земские полки, были выброшены на берег, то никто из дружины княжеской не хотел идти с ними; один Вышата вызвался: "Я пойду с ними, - сказал он: останусь жив - с ними вместе, погибну - вместе с своими (с дружиною)". Поступок Вышаты объяснится, если обратим внимание на то, что этот воевода был тысяцкий, что ему было поручено от князя воеводство над земскими полками, и он, по совести, не мог оставить их без предводителя. Из этого же известия видим, что земское ополчение нуждалось в предводителе из членов дружины.

При святом Владимире мы видим, что во время тяжкой оборонительной войны против печенегов князь отправился раз на север, чтобы набрать полки из тамошнего народонаселения, ходил по верховные вои, как говорится в летописи. Кроме дружины и земских полков, составленных из городского и сельского народонаселения, были еще наемные войска, составлявшиеся из варягов, печенегов и торков; варяги обыкновенно составляли пехоту, печенеги и торки - конницу; в борьбах северных князей с южными варяги нанимались первыми, печенеги - вторыми, следовательно, первым помогала Европа, вторым - Азия. Дружина Мстислава тмутараканского состояла из козар и касогов. Надобно заметить, что печенеги ни разу не дали победы князьям, нанимавшим их. Новгородцы и варяги дали торжество Владимиру над Ярополком, Ярославу - над Святополком; южно-русское, киевское, народонаселение не дало победы Святополку при Любече; но северское народонаселение дало торжество Мстиславу над варягами Ярослава, выдержавши натиск последних; при этом не забудем, что в пограничных северских городках со времен Владимира жили северные переселенцы. Дружина не могла быть многочисленна; дружина Игоря, если была даже многочисленна, то пострадала много от греческого похода, а потом, без сомнения большая часть ее ушла с Святославом; этот князь должен был кончить войну с греками по недостатку дружины, которой очень немного должно было возвратиться с Свенельдом в Киев; что у Ярополка было мало дружины доказывает также торжество Владимира. Ярослав перебил свою новгородскую дружину за варягов; киевская дружина должна была следовать за Святополком; нельзя предполагать, чтобы много ее осталось после поражений последнего; при Ярославе, следовательно, имел место новый набор дружины. Дружина жила при князе, другого постоянного войска не было, а между тем предстояла беспрестанная нужда в защите границ, угрожаемых врагами; для этого также нанимались варяги. Так, новгородцы со времен Олега держат "мира деля" отряд варягов, которым дают определенную сумму денег; после, как видно, этот отряд уже перестал набираться из варягов или по крайней мере исключительно из них и слывет под именем "гридей"; по скандинавским сагам известно, что изгнанник Олаф был у киевского князя начальником войска, посылаемого для защиты границ; такое значение имел, вероятно, ярл Рагнвальд на севере при Ярославе. Войска в битвах располагались обыкновенно тремя отделениями; большой полк, или чело, и два крыла; в челе ставили варягов-наемников; если не было наемников, то земские полки, а дружину - по крылам, сохраняя ее для решительного нападения. Когда река разделяла враждебные войска и ни одно из них не хотело первое переправиться, то употреблялись поддразнивания: так, Святополков воевода поддразнивал новгородцев, воевода Ярославов - польского Болеслава. Перед выступлением в поход трубили. Войска сходились (сступались) и расходились по несколько раз в битвах, в ожесточенных схватках брали друг друга за руки и секлись мечами. Было в обычае решать войны единоборством; боролись в собственном смысле слова, без оружия, схватывали друг друга руками и старались задушить противника или повалить, ударить им о землю. Естественно, что в пустынной, малонаселенной стране, наполненной непроходимыми лесами, болотами, озерами, реками, самый удобный путь для войск был водный; водою ходили на ближайшие племена славянские, на греков, на болгар, на мазовшан. Если говорится, что Святослав ходил в поход без возов, то разумеется, что в сухопутных походах обыкновенно возили возы с припасами и шатрами, потому что один Святослав с своими богатырями спал на открытом воздухе, подостлавши под себя конский потник и положивши седло под голову. Когда в поход шли на лодьях по рекам, то лошадей не брали, а конница, обыкновенно наемная, шла берегом; в сухопутных походах употреблялись лошади. Святослав спал на конском потнике, клал седло в головы, следовательно, он ходил в поход на лошади, равно как и вся дружина его; иначе трудно объяснить ту быстроту, с какою он, по летописцу, ходил на врагов. Во время сражения Ярополка с Олегом дрались на лошадях. В 1042 году Владимир Ярославич ходил на ямь на лошадях же. Но при этом очень вероятно, что русские, привыкши ходить в лодьях и биться пеши, не были отличными всадниками, как свидетельствуют византийцы. О трудностях сухопутных походов можно судить по тому, что нужно было гораздо заранее исправлять дороги и мостить мосты. Города брали с большим трудом, обыкновенно принуждали к сдаче голодом или хитростию: Ольга целый год стояла под Коростеном и взяла его только хитростию; Владимир осадил Ярополка в Родне, но не брал города, а полагался на голод и предательство Блуда. Владимир не мог взять Корсуня, грозился стоять три года и принудил жителей к сдаче, отнявши у них воду. Только раз Святославу удалось взять копьем (приступом) Переяславец Дунайский. Оружие состояло из мечей, копий, стрел, ножей, сабель, броней, щитов. Об камнестрельных машинах упоминает Иоакимова летопись в рассказе о сражении новгородцев с Добрынею при Владимире; но византийцы также упоминают о них. Употреблялись при войске знамена, или стяги.

Обратимся к остальному народонаселению, городскому и сельскому. Мы видели, что прежние города славянских племен были не иное что, как огороженные села, жители которых занимались земледелием. Это занятие всего более способствует сохранению родового быта: по смерти общего родоначальника сыновьям его и внукам выгодно поддерживать родовую связь, чтоб соединенными силами обрабатывать землю. Как же скоро среди народонаселения являются другие промыслы, мена, торговля, как скоро для членов рода является возможность избирать то или другое занятие по своим склонностям, является возможность посредством собственной, самостоятельной деятельности приобресть больше других членов рода, то с тем вместе необходимо должно являться стремление выделиться из рода для самостоятельной деятельности; следовательно, если в конце описываемого периода мы видим различные занятия, торговлю в городах, то необходимо должны предположить ослабление родового быта. Различие занятий и мена условливались уже тем, что среди городов явился новый элемент народонаселения - воинские отряды, дружины князей; в некоторых городах поселились князья, в других - мужи княжие с воинскими отрядами; этот приплыв народонаселения с средствами к жизни, но не промышленного само по себе, необходимо должен был породить торговлю и промышленность. Но заметим, что мы говорим все это о городах и именно о таких, где наиболее развивалась промышленность и торговля, в селах же и городах, сохранявших по-прежнему характер огороженных сел, без всякого сомнения, формы прежнего быта удерживались еще очень и очень долго. Ослаблению родового быта в новых городах, построенных князьями, содействовало то, что эти города обыкновенно наполнялись народонаселением, собранным из разных мест, преимущественно с севера; переселенцы эти были вообще доступнее для принятия новых форм быта, новых условий общественной жизни, чем живущее рассеянно, отдельными родами сельское народонаселение; в городах сталкивались чужеродцы, для которых необходимы были новые правительственные отношения, новая гражданская связь. Наконец, ослаблению и падению родового быта в городах вообще должно было много содействовать новое военное деление на десятки и сотни, над которыми поставлялись независимые от родовых старшин начальники - десятские, сотские; что эти начальники сохраняли свое влияние и во время мира, доказательством служит важное влияние, гражданское значение тысяцкого; эти новые формы соединения, новые чисто гражданские отношения необходимо должны были наносить удар старым нормам быта. Появление города пробуждало жизнь и в ближайшем к нему сельском народонаселении: в городе образовывался правительственный центр, к которому должно было тянуть окружное сельское народонаселение; сельчане, которые прежде раз в год входили в сношения с княжескою властию при платеже дани, теперь входили в сношения с нею гораздо чаще, потому что в ближайшем городе сидел муж княж, посадник; потом как скоро городское народонаселение получило другой характер, чем прежде, то между ним и окружным сельским народонаселением необходимо должна была возникнуть торговля вследствие различия занятий. С другой стороны, подле городов начали появляться села с народонаселением иного рода: князья, их дружинники и вообще горожане стали выводить деревни, населяя их рабами, купленными или взятыми в плен, также наймитами. Прибавим, что сосредоточению народонаселения около городов способствовало также церковное управление, учреждение в городах епископских кафедр, которым были подведомственны все церкви в окружности. Так посредством городов, этих правительственных колоний, наносился удар родовой особности, в какой прежде жили племена, и вместо племенных названий в конце периода мы встречаем уже областные, заимствованные от главных городов. Города в описываемый период упоминаются следующие: Новгород, Ладога, Белозерск, Изборск, Псков, Юрьев, Ростов, Ярославль, Муром, Суздаль, Смоленск, Полоцк, Любеч, Чернигов, Листвен, Городец, Переяславль, Родня, Вышгород, Белгород, Василев, Витичев, Искоростень, Овруч, Туров, Владимир Волынский, Курск, Тмутаракань, Перемышль, Червен и другие безыменные. Из этих городов Псков, Юрьев, Владимир Волынский, Ярославль достоверно построены князьями; многие из остальных, по всей вероятности, построены также ими; нет сомнения, что и, кроме означенных городов, некоторые, встречающиеся в позднейших известиях, получили начало в описываемый период.

В противоположность князю все остальное народонаселение носило название смердов. В Русской Правде все княжеское, княжие люди, княжая собственность постоянно противополагается смердьему. Но как в названии мужа и дружины, так и в названии смерда мы не можем с самого начала искать точности, определенности; смерд означал простого человека и, следовательно, это название могло употребляться относительно ко всякому высшему разряду; так, смерд противополагается мужу княжому; так, сельское народонаселение под именем смердов противополагается городскому. В противоположность мужу княжому простой человек назывался также людин. Вообще сельское народонаселение в описываемое время считалось ниже городского; это прямо видно из свидетельства о том) как Ярослав оделял своих воинов после победы над Святополком; старостам (сельским) дал по 10 гривен, смердам - по гривне, а новгородцам всем - по десяти: сельский староста приравнен к простому горожанину. Подле свободных людей, горожан и сельчан, находим ряд людей зависимых. Первая степень зависимости было закупничество или наймитство. Закупнем или наймитом назывался работник, нанимавшийся на известный срок и за известную плату, которую, как видно, он получал вперед, в виде займа. Если наймит бежал от господина до срока, то становился за это ему полным (обельным) холопом, обелью. Наймит был обязан платить господину за всякий вред в хозяйстве, причиненный его нерадением; господин мог бить наймита за вину; но если прибьет без вины, то платит за обиду, как свободному, наймит в этом случае волен идти к князю или судьям жаловаться. Если бы господин вздумал продать наймита как обель, то наймит получал полную свободу без обязанности выплатить господину взятое вперед, а последний должен был еще платить за обиду определенную сумму. За преступления наймита пред правительством отвечал господин, причем закупень становился ему обельным холопом. Полное или обельное холопство проистекало, кроме того, следующими способами: рождением от холопа; если кто купит холопа за какую бы то ни было цену, хотя бы даже за полгривну, поставит свидетелей при купле и отдаст деньги пред самим холопом; если кто женится на рабе без ряду, без условий с господином ее, то поступает к последнему в полные холопы, если же женится с условиями, то они имеют силу; если кто пойдет к кому в тиуны или ключники также без ряду; наконец, невозможность заплатить долг вела должника также в рабство к заимодавцу. Значение холопа увеличивалось, смотря по значению господина и по той пользе, какую он ему приносил: так, за убийство сельского старосты или тиуна княжеского и боярского платилось по 12 гривен, за простого холопа, равно как за холопа, принадлежащего простому человеку, смерду, платилось только пять гривен; за ремесленника и за ремесленницу, за пестуна и за кормилицу платилось опять 12 гривен, за женщину-рабу - шесть. За вред, причиненный холопом, отвечал господин; если холоп осмеливался бить свободного человека, то, по уставу Ярославову, лишался жизни. В Русской Правде находим положение, что за убийство чужого холопа без вины убийца платил господину цену убитого, а князю - 12 гривен продажи, пени, как за всякую порчу, истребление чужой собственности; как видно, господин имел право безнаказанно убить своего холопа, как безнаказанно мог истребить всякую другую свою собственность. Произведения или приобретения раба составляли собственность его господина. Холоп не мог быть свидетелем при следствии дела; при нужде позволялось сослаться на закупа. Кроме означенных состояний, встречаем еще особый разряд людей под именем изгоев. Из одного позднейшего свидетельства узнаем, какие люди принадлежали к этому разряду: сын священника, не умеющий грамоте, холоп, выкупившийся из холопства, наконец, задолжавший купец. Из этого видим, что изгоем вообще был человек, почему-либо немогущий оставаться в прежнем состоянии и не примкнувший еще ни к какому новому.

Князья были призваны для правды вследствие того, что особные роды не могли беспристрастно разбирать дела при враждебных столкновениях своих членов; не было у них правды, говорит летописец. Как разбирались роды, нам неизвестно, но, без всякого сомнения, между ними бывали случаи мирного разбирательства и соглашения, и эти случаи служили примером; но эти случаи, как видно, были довольно редки, большею же частию столкновения оканчивались враждебно - восстанием рода на род, что и повело к мысли о необходимости третьего судьи. Если поэтому главное значение князя было значение судьи, разбирателя дел, исправителя кривд, то одною из главных забот его был устав земский, о котором он думал с дружиною, старцами городскими, а после принятия христианства с епископами; и вот Ярославу I приписывается подобный писаный устав, под именем Русской Правды. Название Русской Правды получил этот устав как видно для отличия от уставов греческих, которые по принятии христианства имели такое сильное влияние на юридический быт Руси. Русская Правда первыми строками своими напоминает нам о древнем быте племен, как представляет его летописец; но в то же время указывает и на изменения, происшедшие в этом быту после призвания князей. При родовом, особном быте главная обязанность родичей состояла в защите друг друга, в мести друг за друга; и если целый род, как бы он ни был обширен и разветвлен, составлял одно, один союз под властию одного родоначальника, то все члены его, в каких бы ни было степенях, имели одинаково эту обязанность. В Русской Правде установлено, что в случае убийства родственник убитого должен мстить убийце; но эта обязанность ограничена известными ближайшими степенями родства - знак, что родовой быт начал уже ослабевать, что распространению родовых отношений уже положена преграда. По Ярославову уставу, в случае убийства брат должен был мстить за брата, отец за сына и, наоборот, дядя за племянника с братней и сестриной стороны. В случае если не было местника в означенных степенях родства, то убийца платил князю пеню, виру, смотря по значению убитого, был ли то муж княж, или слуга княжий, которого способности князь дорого ценил, или простой человек: в первом случае убийца платил двойную виру (80 гривен), во втором - простую (40 гривен); за женщину платилось полвиры. Так, спустя полтора века после призвания князей в судном уставе еще сохранена месть, родовое самоуправство, остаток родовой особности, самостоятельности; но при этом мы видим, во-первых, что родовая месть ограничена ближайшими степенями родства, во-вторых, что в случае отсутствия родича-мстителя убийца должен вознаградить общество за убийство одного из его членов. Но если правительство брало с убийцы денежную пеню, денежное вознаграждение, то было ли в обычае, что родич-мститель мог отказаться от своего права мстить убийце, взяв с него денежное вознаграждение? На этот вопрос Русская Правда не дает нам ответа; из ее молчания позволительно предположить, что подобные соглашения были малоупотребительны, могли считаться постыдными для родичей: у германцев они имели место, но не всегда: так, в одной саге читаем, что отец, отвергая денежный окуп за убийство сына своего, говорит: "Я не хочу моего убитого сына носить в денежном кошельке". Обратив внимание на большую крепость родовой связи у наших племен в описываемое время, чем у германцев, можно допустить, что подобные чувства были у нас господствующими.

Мы видели, что после родовой мести существовала также общественная пеня в том случае, когда не будет мстителя; но если при последнем обстоятельстве убийство будет совершено и убийца скроется, то правительство чрез это лишается виры; для предотвращения такого лишения в означенном случае вира платилась целым округом, вервью, где совершено убийство; такая вира называлась общею или дикою вирою. Вервь не платила в том случае, когда находили в ней только кости, свидетельствовавшие о давности преступления, не платила также за мертвеца, о котором никто не знал. Это установление дикой виры встречаем мы и в других новорожденных обществах, в которых правительственный организм еще не зрел; при таком состоянии общества полицейские обязанности обыкновенно поручаются отдельным округам, которые и отвечают за всякий беспорядок, в них случившийся. Под дикою вирою разумелось также общее поручительство, по которому все или некоторые жители верви обязывались, в случае если один из них совершит убийство, помогать ему в платеже виры. Существовал ли обычай дикой виры в описываемое время или явился позднее? Обязанность верви схватить и представить убийцу или платить за него виру в случае, если не отыщут его, бесспорно явилась вместе с определением о вирах; труднее решить, когда явился обычай дикой виры в виде сотоварищества для вспоможения убийце платить виру; если этот обычай существовал в описываемое время, то должен был особенно усилиться после Ярослава, когда месть была окончательно заменена вирами. Правда различает разбойничество, когда человек убил другого без всякой вражды, от убийства по вражде, в пылу ссоры, драки. Дикая вира относительно разбойника не могла иметь места; за разбойника люди не платили, но отдавали его с женою и детьми князю на поток (изгнание), дом его отдавался на разграбление. Различие разбойничества от убийства в ссоре, по вражде должно было существовать в описываемое время: трудно себе представить, чтобы безразличность между этими двумя действиями могла удержаться долго после принятия христианства, когда уже при Владимире мы видим, что епископы настаивают на необходимости казнить разбойников, с испытанием, однако; уже этот совет духовенства испытывать, обращать внимание на обстоятельства и побуждения вел необходимо к означенному в Правде различению между разбоем и убийством в ссоре, на пиру, в нетрезвом виде: кроме того, естественно было бы для общества требовать, чтобы человек, явно вредный, грозящий каждому гибелью, был исключаем из общества, не мог в нем долее оставаться. Так же должно было общество изначала смотреть и на зажигательство двора или гумна: зажигатель должен был заплатить за вред, причиненный пожаром, и потом осуждался так же на поток, а дом его отдавался на разграбление.

Относительно увечий такое же постановление, как и относительно убийства: обиженный может отомстить за себя обидчику тем же - удар за удар, увечье за увечье; если же не может мстить, то берет себе денежное вознаграждение и плату лекарю; в некоторых списках прибавляется, что князь получает при этом пеню или продажу. Увечье и вознаграждение за него различались, смотря по тому, каким образом оно будет нанесено; также - смотря по тому, мог ли излечиться поврежденный член или нет, и по важности члена; обидою считалось действие, в котором обнаруживалось намерение нанести побои и увечье. Относительно кражи похитивший обязан был возвратить похищенное и платить известную сумму за обиду, смотря по ценности украденного; исключение составляет в некоторых списках коневый тать, которого мир выдавал князю на поток. В числе похищений чужой собственности полагался увод, укрывательство беглого холопа, помощь, оказанная ему во время бегства, нерадение при поимке. Упоминаются случаи порчи, истребления чужой собственности. Большую пеню платили за повреждение межевых знаков. Убийство вора не считалось убийством, если было совершено при самом воровстве, когда вор еще не был схвачен; но считалось убийством, если вор был убит связанный или во время бегства.

Правда (следование дела, исправление зла) происходила следующим образом: обиженный должен был представить свидетелей своей обиды; но ясные знаки побоев, увечья признавались достаточным свидетельством; свидетель должен был говорить слово в слово, как сам жалующийся; прежде всего спрашивалось, кто первый начал драться, и зачинщик платил пеню. Если придет жаловаться человек с ясными признаками побоев, но явятся свидетели, которые покажут, что он сам был зачинщиком драки, то он ничего не получает с противника и сам не платит: побои вменяются ему в платеж. Свидетель должен быть человек свободный; если не будет свободного, то по нужде можно сослаться на боярского тиуна; в малом иске по нужде можно сослаться на закупня; впрочем, истец мог взять и холопа в свидетели, но в таком случае если ответчик после испытания железом оправдается, то истец платил ему за то, что поклепал его по речам холопа. Если не найдется свидетель, а обвинение будет в убийстве, то обвиненный должен был подвергнуться испытанию железом; это испытание употреблялось при обвинении в воровстве, если поличного не было и если цена украденной вещи была не менее полгривны золота, если же меньше, то употреблялось испытание водою; если же цена похищенного была менее двух гривен серебра, то обвиненный присягал в своей невинности. Обычай испытания железом и водою у соседних Руси народов существовал с незапамятных времен, вследствие чего мы и решились отнести этот обычай к описываемому времени. Как у нас, так и у соседних народов, железо предписывалось только в тяжких обвинениях. В Богемии подсудимый обязан был простоять известное время на раскаленном железе, либо держать на нем два пальца до тех пор, пока совершит предписанную присягу. У сербов обвиненный должен был опустить руку в раскаленный котел, либо, выхватив железо из огня при дверях храма, отнести его к алтарю. Подвергавшийся испытанию водою должен был сделать несколько шагов в глубину реки; если он при этом робел и мешался, то проигрывал дело. Здесь начало пытки. Когда обокраденный объявит немедленно о своей пропаже во всеуслышание на торгу, то по отыскании своей вещи имел право взять ее у кого нашел без всяких судебных форм; и тот, у кого найдена вещь, обязан заплатить хозяину за обиду, а князю - продажу. Если же обокраденный не повестит о своей пропаже на торгу и увидит ее у кого-нибудь другого, то не может сказать ему: "Это мое", но обязан вести его на свод, чтобы тот указал, где взял вещь. Свод в одном городе продолжался до конца, если же переходил черту города, то останавливался на третьем ответчике, который должен был платить истцу деньгами, а сам брал вещь и отыскивал снова похитителя; при отыскивании раба свод шел во всяком случае только до третьего ответчика, который отдавал истцу своего раба вместо украденного, а сам отыскивал настоящего вора. Свода из своего города в чужую землю не было; но ответчик мог только представить свидетелей или мытника (сборщика торговых податей), при которых купил иск, после чего истец брал свою вещь, не получая никакого вознаграждения за то, что вместе с нею пропало, а ответчик терял свои деньги. То же самое происходило, когда ответчик хотя и мог посредством двух свободных свидетелей или мытника доказать, что он действительно купил вещь или раба, но не знает, у кого именно; по отыскании же своего продавца он мог взять с него свои деньги, и последний обязан был удовлетворить первого истца за то, что у него пропало вместе с краденым. Если хозяин заметит покражу, а вор уже убежал, то с свидетелями и с чужими людьми он гонится по следам вора; если след приведет к селу или шатру (товару) и жители села или владетели шатра не отведут от себя следу, не пойдут на след или станут отбиваться, то должны платить и цену украденной вещи и продажу князю; если же след исчезнет на большой дороге, где нет ни людей, ни жилища их, то никто не платит. В разных списках Правды встречаем уставы о процентах (резе), существовавшие до Владимира Мономаха и при нем изданные, о поклаже (даче имущества на сохранение), о долговых взысканиях: если заимодавец станет требовать с должника своих денег, а тот запрется, что не брал, то заимодавец выводит свидетелей, которые если присягнут, то иск его правый, то должник платит взятые деньги и, кроме того, за обиду; в некоторых же списках говорится: "если кто чего взыщет на другом и последний начнет запираться, то идти ему на извод пред 12 мужей". Если купец, взявши в долг деньги, потерпит убыток от кораблекрушения, рати или огня, то заимодавцы не имеют права требовать с него денег вдруг - он выплачивает им понемногу; если же должник пропьется или пробьется (вероятно, если истеряет имущество на виры или платежи за побои), или своим нерадением погубит чужое имущество, то от заимодавцев зависит - ждать уплаты или продать должника. Если последний будет должен многим, то заимодавцы могут вести его на торг и продать; вырученными деньгами прежде всего удовлетворяются иностранные купцы, гости, остальное делят свои заимодавцы; если же на должнике будут княжие деньги, то князь удовлетворяется прежде всех.

О наследстве в Русской Правде встречаем следующие статьи: если умрет простой человек, смерд, и сыновей у него не будет, то имущество его переходит к князю; если останутся у него дочери, то давать часть на них, какую - не сказано: впрочем, она зависела от князя; если же дочери будут замужем, то не давать им части. Если умрет боярин или дружинник, то имение нейдет к князю; но если не будет сыновей, то дочери возьмут. После признания князей в городах родоначальника заменил князь - Рюрикович, имение бездетного смерда переходило в распоряжение князя, дочь наследовала по старому обычаю, ибо ее назначение было оставить свой род для чужого; незамужняя женщина не могла быть самостоятельною владелицею, самостоятельным членом общества, как прежде не могла быть самостоятельным членом рода. Что имение могло идти только к сыновьям, а не в боковые линии, это было необходимо в описываемое время: родич, выделившийся из рода, прерывал с последним всякую связь, - ни он не имел права вступаться в общую родовую собственность, ни остальные родичи также не имели права вступаться в его имущество. Такое резкое выделение было необходимым следствием твердости родовой связи: кто нарушал эту связь, тот нарушал ее совершенно, становился совершенно чужим, ничего среднего быть не могло. Таким образом, означенное положение Русской Правды о наследстве служит признаком только что начавшегося перехода от родового быта, когда еще не выработались отношения по одной кровной связи, без всякого отношения к единству рода и к общему владению родовою собственностию: можно выразиться так, что это положение Русской Правды знаменует переход от родовых отношений к родственным. Так как выделы из родов по означенным выше причинам должны были происходить в описываемый период преимущественно в городах, то мы и почли приличным упомянуть здесь о положении Русской Правды относительно наследства, тем более что положение ее о наследстве после дружинника бесспорно носит признаки глубокой древности. Мы заметили, что имущество простого человека, смерда, шло к князю, потому что князь Рюрикович заменил для смерда прежнего князя - родоначальника, но вовсе не таково было отношение дружинника к князю. Дружинник был вольный слуга князя; первоначальную дружину составляли пришельцы, варяги, которые могли оставаться в службе князя, сколько хотели; они получали содержание от князя за свою службу; они не входили вместе со смердами в состав общества, они составляли особое от общества тело, которое общество содержало для собственной защиты; отсюда общество, казна общественная или княжеская, не могла брать имущества умершего дружинника, которое представляло не иное что, как жалованье, полученное дружинником за службу князю и земле; вольный дружинник, вступая в службу к князю, никак не мог согласиться, чтобы добытое им имущество на службе по его смерти отнималось у его дочерей и переходило к обществу, к которому он мог иметь только временное отношение; при этом очень часто могло случаться, что имущество это было им накоплено в других странах, на службе другому князю, другой земле. Мы назвали этот обычай относительно боярского наследства древним, отнесли его к описываемому периоду именно потому, что он предполагает особность дружинника, как пришлеца, могущего быть только временным слугою княжеским; это же отношение особенно было сильно в начале нашей истории. Из остальных положений о наследстве в Русской Правде читаем о праве отца при смерти делить дом свой детям; если же умрет без завещания (без ряда), то имение идет всем детям, которые обязаны дать часть по душе умершего; двор отцовский всегда идет меньшому сыну. Сестра при братьях не получала наследства, но последние обязывались выдать ее замуж. Жена, если остается жить с детьми, имеет право на часть наследства; но когда муж назначил или дал ей особый участок из своего имущества, то она уже не наследует вместе с детьми. Мать может разделить свое имущество между всеми сыновьями или же отдать его какому-нибудь одному, даже одной дочери; но если она умрет, не распорядившись, то наследство после нес получает тот, у кого она жила в доме, кто ее кормил и у кого она умерла. Из детей от двух разных отцов те и другие получают только наследство после своего отца; а если они от разных матерей, то наследство после своей матери. Если мать малолетних сирот пойдет замуж, то они с наследством своим поступают в опеку к ближайшему родственнику; отчим также мог быть опекуном. Опекун брал имение малолетних перед добрыми людьми и впоследствии обязан был возвратить его в целости вместе с приплодом от скота и челяди, имея право удержать у себя только проценты или торговую прибыль в награду за свои попечения. Если жена, давши слово сидеть по смерти мужа с детьми, растеряет имущество последних и пойдет замуж, то должна выплатить детям все ею потерянное. Жена имеет право оставаться по смерти мужа в его доме с детьми, и последние не смеют этому противиться. О незаконных детях встречаем следующее положение: "если будут у мужа дети от рабы, то они не имеют доли в наследстве, но получают свободу вместе с матерью". Очень важно было бы знать время появления этого устава. Вероятно, духовенство с самого начала старалось полагать различие между законными и незаконными детьми; но сомнительно, соблюдалось ли строго это различие во времена Ярослава. Любопытно, что устав обращает внимание на детей от рабы, признает их, хотя не совершенно: хотя лишает их наследства, однако дает им свободу вместе с матерью. Полное признание незаконности их не допустило бы устав обратить на них внимание.

На ком лежала обязанность приводить судебный приговор в исполнение, т. е. подвергать виновного наказанию, собирать пени, получать судебные пошлины, взыскивать частное вознаграждение и какие средства можно было употреблять в случае сопротивления со стороны осужденного - на все это нет достаточных указаний в Русской Правде. Но из других источников мы узнаем о важном значении при суде тиуна княжеского, от которого зависело решить дело право или неправо, наложить справедливую или несправедливую пеню, откуда заключаем, что тиун был приставником княжеским при суде, обязанным смотреть за исполнением устава. Кроме того, при судопроизводстве упоминаются еще слуги княжеские с разными названиями - ябедника, вирника, метельника, мечника (кажется, одно и то же), детского, отрока (кажется, одно и то же); встречаем и писца; в пользу этих лиц установлены были особые судные пошлины; кроме того, во время следствия дела они получали содержание на счет жителей того места, где производилось следствие. Наконец, в Правде встречаем статьи, которыми определяется пеня за то, если подвергнуть муке, телесному истязанию огнищанина, тиуна. мечника или простого человека, смерда, без княжеского приказания, следовательно, эти люди могли подвергаться телесному истязанию по приказу княжескому. Как поступал князь с людьми, входившими в столкновение с его властию, - видно из поведения Ярослава с дядею его, новогородским посадником Константином Добрыничем.

Рассмотрев содержание Русской Правды, во сколько при настоящей, очень неудовлетворительной обработке этого памятника можно им воспользоваться, мы обратимся теперь к нравам эпохи, как они представляются нам Правдою и летописью. Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах, поступки Игоря с древлянами и древлян с ним, мщение Ольги, умножение разбоев при Владимире, поступки Добрыни в Полоцке с семьею Рогволода, потом с Ярополком, поведение Святополка - вот нравы языческого общества. Скорость к обиде и скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами; сила физическая на первом плане - ей весь почет, все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении до чудовищных размеров, - вот герой эпохи. В битвах личная, материальная сила преобладает, отсюда видим частые единоборства, в которых оружие не употребляется: борются обыкновенно, схватывая друг друга, желая раздавить и ударить об землю: оружие - это уже человеческое, искусственное, заменяющее животненную силу; при владении оружием требуется ловкость, искусство. С выделкою оружия в древности соединяли всегда понятие о мудрости, хитрости; в северных преданиях оружие куют обыкновенно карлы - волшебники; эти существа лишены материальной силы, и, несмотря на то, оружие, произведение их искусства, их духовной деятельности, делают героев непобедимыми. Но должно заметить, что одну животненную силу и единоборство любят употреблять преимущественно восточные варвары: так, печенеги вызывают на единоборство русского; так, Редедя, князь касожский, вызывает Мстислава; азиатские понятия высказываются в том, что вожди в поединках рискуют счастием, свободою семейства и подданных. Высшую богатырскую природу, высшие стремления выставляет Европа, Русь в лице Святослава. Предание не говорит об его страшной физической силе, оно говорит о крепости духа, которая заставляла тело переносить всякого рода лишения; это герой деятельности, движения: он ходит легко, как барс; он противоположен тем сказочным богатырям, которые не двигаются от избытка материальной силы. Святослав собственно не богатырь; он вождь дружины, которая похожа на него; он любит оружие, он отказывается от поединка с Цимисхием; он первый между дружинниками бьется в челе их, но не отделяется от них, не существует без них, живет и умирает с ними. Святославу вторит Вышата: "Жив ли буду - с дружиною, погибну ли - вместе с нею". Вообще в преданиях, занесенных в летопись, без труда можем заметить эту борьбу Востока с Западом, Азии с Европою: борьба происходит за Доном, часто за Днепром, подле самого Киева, но везде видим характеристические черты борющихся сторон: со стороны Азии выходит громадный печенег, со стороны Руси - Ян Усмошвец, человек по наружности очень обыкновенный, незначительностью своего вида возбуждает насмешки великана, но побеждает его. Редедя, князь касожский вызывает Мстислава на поединок, Мстислав чувствует уже, что противник одолевает его, и, однако, русский князь побеждает азиатца, побеждает духовною силою, верою. Но как бы то ни было, мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем, как сделался Ян Усмошвец, она верное средство для приобретения славы и добычи. При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым: "С дружиною приобрету серебро и золото", - говорит Владимир и тем указывает на главное, вернейшее средство к приобретению серебра и золота; они приобретались оружием, приобретались сильным на счет слабого. Князья идут на греков, чтоб взять золото, драгоценности; если с дружиною можно было приобрести богатство, то богатство необходимо было для содержания дружины: хорошим князем считался тот, который ничего не щадил для дружины: дружина Игоря требует, чтоб князь шел с нею в дань; Игорь и дружина его прямо объявляют, что цель их похода - золото, что если греки дадут им его, то им больше ничего не нужно; дружина Владимира жалуется, что князь кормит ее с деревянных ложек. Славные подвиги нужны были для богатства, богатство нужно было для совершения славных подвигов; обе страсти питали одна другую. Но при этом мы видим, однако, что в образце тогдашнего героя чистое корыстолюбие, страсть к богатству для богатства было осуждено; так, Святослав не обращает внимания на богатые подарки императора и любуется одним оружием; простота, презрение к роскоши выставлены в Святославе как достоинство; добрый князь не может быть скупым, он не щадит ничего для дружины - таков Владимир и сын его Мстислав. Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг. Легко понять, что все природные стремления сильного не знали границ при возможности удовлетворить им: таково женолюбие язычника Владимира. Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме материальных: "Руси есть веселие пити", - говорит Владимир; в предании с восторгом говорится о количестве блюд на пирах этого князя.

Мы видели, как закон слабо сдерживал проявления материальной силы, позволяя частную месть или выкуп деньгами. Представляла ли славянская языческая религия какое-нибудь противоборство им? Кажется, никакого. Одно только нравственное противоборство могла представить власть родительская; любопытен рассказ старика, отца Усмошвецова: "Однажды, - говорит он, - я бранил своего младшего сына, и тот в сердцах разорвал воловью кожу". Вот верная картина быта! Богатырь принужден выслушать укоры старого отца; материальная сила кипит, просится вон, но сдерживается и оказывается только в бессмысленном гневе на невинную вещь. Игорь покорствует Олегу, ходит по нем, как сын; Святослав сердится на мать за советы принять христианство, но отговаривается дружиною, Владимир повинуется дяде Добрыне, посылает сказать Блуду, что будет иметь его вместо отца - большего выражения для чести и власти не было. Преобладание материальной силы, разумеется, не могло условливать уважения к слабейшему полу вообще; но при отсутствии определений женщина могла, пользуясь иногда своим преимуществом духовным, а иногда даже и силою материальною, играть важную роль; мудрейшею из людей в описываемый период является женщина - Ольга, которая правит Русью во время малолетства Святослава, да и после совершеннолетия. Женщины провожают мужей своих на битвы; песни, содержание которых относится ко временам Владимира, упоминают о женщинах-чародейках. По свидетельству тех же песен, женщины участвовали вместе с мужчинами в пирах княжеских, похваляясь своей хитростию, мудростию; стыдливости мало в их беседах, выходки материальной силы - и тут на первом плане. Владимир советуется с своею женою Анною о церковном уставе; княгини имеют свои волости, содержат свою дружину, спорят с мужьями, кто наберет храбрейших дружинников. Рогволод полоцкий отдает дочери на решение, за кого она хочет выйти замуж; Предслава переписывается с Ярославом о поступках Святополковых. В таком состоянии застало нравы новорожденного русского общества христианство, о влиянии которого будет речь в своем месте.

Теперь обратимся к обычаям. Мы не знаем, какие обряды совершались при рождении ребенка; знаем из летописи и из "Правды", что к детям приставлялись кормильцы или воспитатели, упоминаются также кормилицы; трудно решить, в каком значении принимались последние, в одном ли нашем тесном значении женщин, кормящих грудью ребенка, или в обширном значении нянек, точно так как воспитатели, пестуны-мужчины назывались кормильцами. Князья женились рано: Владимир, будучи очень молод, сватался на Рогнеде, но уже прежде был женат на матери Вышеслава. Из подробностей брачных обычаев мы знаем только четыре: сватовство - жених обращался к отцу невесты с предложением; невеста в день свадьбы одевалась в лучшее платье, княжна - во всю утварь царскую; упоминается об обычае разувания мужа молодою женою, обычае, который находим одинаково у племен славянских и литовских; наконец, знаем, что за жену платилось вено.

Мертвых погребали на горах, насыпали курганы над могилами, совершали тризны. Византийский историк так описывает погребение воинов Святославовых: "Ночью, при появлении полной луны, неприятели (руссы) вышли из города на поле сражения, собрали тела своих убитых и сожгли их на многих кострах, расположенных у стены; в то же время они умертвили, по своему обычаю, множество пленных мужчин и женщин, утопили в Дунае грудных младенцев и петухов". Арабские писатели говорят, что славяне и руссы жгли своих мертвецов с разными пожитками, животными и женами.

Жилища носили разные названия, упоминаются терема: так, в Киеве был каменный терем княжеский с двором; он состоял из разных покоев, между которыми была гридница, комната, куда собиралась дружина для пиров и, вероятно, для совета. Под именем терема, в обширном смысле, разумели, как видно, то, что мы теперь называем дворцом, большое, видное по своей красоте здание. Общее название для дома было хоромы, состоявшие из теплого жилья - изб (изба, истопка) и холодных, летних покоев - клетей. Загородные, летние дворы, как например Берестовский святого Владимира, состояли, разумеется, из одних холодных покоев, или клетей. Клети соединялись друг с другом сенями, переходами или помостами, как видно из описания кончины святого Владимира; в хоромах напереди приделывались сени, или крыльца на столбах, что видно из описания мученической кончины двух варягов. Около хором были дворы, огороженные забором. Кроме клетей, упоминаются одрины. спальни (от одр, ложе), вежи (чердаки, вышки), голубятни (голубники); из служб упоминаются бани и медуши (где берегли мед). Из утварей встречаем названия - одр (кровать); стол в значении княжеского седалища, что теперь престол; обыкновенно лавки в песнях называются беседами; в летописи упоминается Пасынча беседа. Упоминаются ковры, которыми, вероятно, покрывали более столы и лавки, чем полы. Из названий платья встречаем порты в обширном и в тесном значении; из верхнего платья упоминаются корзны и луды (епанчи); к одеждам отнесли мы перегибы и сустуги, в которых величались древлянские послы; упоминаются убрусы - платки. Обувь употреблялась та же, что и теперь, - сапоги и лапти. Материалом для одежды служили ткани, паволоки греческие, льняные и шерстяные самодельные, меха. По описанию Льва Диакона, Святослав при свидании с Цимисхием, как видно, был в одной рубашке; в одном ухе вдета была золотая серьга с двумя жемчужинами и рубином; о корзне, плаще или кафтане, который надевался в один рукав, а на другое плечо только накидывался, говорит арабский писатель Ибн-Фоцлан: так носить верхнюю одежду любит до сих пор наш народ. По свидетельству арабов, русские женщины носили на груди маленькие коробочки из разных дорогих и недорогих металлов, смотря по достатку мужа; на коробочке было кольцо, к кольцу привязывался большой нож; на шее женщины носили золотые и серебряные цепи, также ожерелья из зеленого бисера. Носить усы и бороду было в обычае: Русская Правда упоминает о их повреждении; о святом Борисе говорится, что у него, как у юноши, ус и борода были малые.

Из конской сбруи упоминаются в летописи седла и узды. Для езды употреблялись возы. в смысле нынешних повозок и кола в смысле нынешних дрог или дровен. Название сани употреблялось одинаково для зимней и летней повозки. В пищу употребляли хлеб, мясо диких животных и домашнего скота, между прочим, конское, рыбу, овощи, сыры, кисели из пшеницы, отрубей, овса, кисельный раствор назывался цежью (от цедить); кисель ели с сытою. У князей были повара; мясо варили в котлах, пекли на угольях; посуда была: кади, лукна (лукошки), ведра, котлы, корчаги, бочки, ложки (деревянные и серебряные), ножи; упоминаются колодцы. Пили вино, мед, квас. Из увеселений упоминаются охота, рыбная ловля и пиры. Если принимать свидетельство Русской Правды для описываемого времени, то охота была псовая, ястребиная и соколиная: животные эти дорого ценились. Любили бани, преимущественно, как видно, на севере: южные жители смеялись над пристрастием северных к баням. Занятия жителей составляли: земледелие; жители городов возделывали нивы и земли свои. На скотоводство указывают слова древлян: "Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо"; Константин Багрянородный говорит, что руссы покупают рогатый скот, лошадей и овец у печенегов, потому что эти животные не разводятся в России. Слова эти можно понимать так, что количество рогатого скота и овец, питаемых племенами, было недостаточно для потребления собственно руссов, которые должны были покупать скот у печенегов. В Русской Правде упоминаются кони, волы, бараны, козы, свиньи; мясо последних животных, как видно, особенно любили. Птицеводство: в Русской же Правде упоминаются ценные птицы: голуби, куры, утки, гуси, журавли, лебеди. Упоминаются овощи, следовательно, можно заключать об огородничестве. Рыболовство, звероловство, пчеловодство подразумеваются. Из ремесл встречаем указание на плотничество, которым занимались особенно новгородцы и вообще жители северных областей, рубившие лодки в лесах своих и привозившие их на продажу в Киев; о рублении городов, мощении мостов упоминает и летопись, и Правда; о кожевничестве упоминает летопись в рассказе о Яне Усмошвеце; без сомнения, разные грубые ткани для обыкновенной одежды выделывались так же дома, равно как необходимая посуда, деревянная и глиняная, например, о делании горшков в Новгороде есть прямое указание. Касательно искусств в дохристианское время упоминается только об одном каменном здании, тереме княжеском в Киеве, построенном, без сомнения, греческими мастерами, потому что и после каменщики и зодчие выписывались из Византии; неизвестно, дома или на чужбине делались истуканы Владимировы. Собственно же говоря, искусство начинается на Руси вместе с христианством. Владимир послал в Грецию за мастерами, которые построили в 989 году Десятинную церковь в Киеве. По известию летописей, из Греции и пришли каменосечцы и зиждители палат каменных. Ярослав построил каменную крепость в Киеве и соборную церковь святой Софии (митрополию), которую украсил золотом, серебром и сосудами; сын его Владимир в Новгороде построил также крепость и собор святой Софии; при Ярославе же в Киеве построены монастыри святого Георгия и святой Ирины. Дитмар говорит, что в его время в Киеве было 400 церквей и 8 торгов; Адам Бременский называет Киев соперником Константинополя, число церквей крайне преувеличено или цифра искажена; но общего впечатления и отзывов нельзя отвергнуть.

Киев был обязан своим благосостоянием тому, что служил складкою товаров между Южною и Северною Европою; обратимся же теперь к торговле, путем которой были русские области в описываемое время. Мы видели занятия племен: была ли в числе их торговля, существовала ли мена произведений между племенами до появления среди них варягов - руси? Повсеместная почти одинаковость произведений в стране, обитаемой славянскими племенами, сильно препятствовала мене: что могли выменивать друг у друга поляне и северяне, древляне и дреговичи, кривичи и радимичи? Образ жизни их был одинаков, одинакие занятия, одинакие потребности, одинакие средства к их удовлетворению: у древлян был хлеб, мед, воск, звериные кожи; то же было у полян и других племен. Но с призванием варяжских князей, с появлением их дружины дела начали переменяться; среди земледельческого народонаселения, добывавшего все нужное без разделений занятий, сосредоточенных в семье, явилась воинская дружина, образовались, следовательно, два различных слоя народонаселения, с различными занятиями - и является мена. Константин Багрянородный говорит, что славянские племена, подчиненные руссам, зимою рубят в лесах своих лодки - однодеревки, отделывают их и весною, как лед растает, спускают в ближние озера и потом далее по Днепру в Киев; здесь вытаскивают их на берег и продают руссам, которые покупают только одни лодки и весла, уключины же и другие снасти делают сами из старых судов. Вот начало внутренней торговли! Но любопытно, как и здесь еще разделение занятий было неполно: руссы покупали только остовы лодок у славян, снасти же делали сами. Несмотря на то, это явление очень важно для историка: северные славянские племена, эти знаменитые плотники, уже промышляют, рубят лодки, сплавляют их, доходят до Киева; Днепр связывает север и юг русских владений; северные племена двигаются, воспитывают в себе дух предприимчивости; они сперва только помогают внешней торговле, приготовляют лодки для торговцев, но это приготовление скоро повлечет их самих к торговле, более деятельной и внешней.

Если внутренняя торговля явилась с прибытием варягов-руси, то внешняя должна была явиться вместе с ними же. Жилища славянских племен - новгородцев кривичей, северян, полян находились на пути из Балтийского моря в Черное, из Варяг в Греки: здесь и основалось главное русское владение, концами которого и вместе главными пунктами, соединяющими север и юг, были Новгород и Киев; русское владение тогда только получило полноту, когда новгородские князья овладели и Киевом; Киев и Новгород не могли долгое время существовать отдельно; природа неразрывно соединила эти два города, и во все продолжение нашей древней истории они находились в неразрывном союзе: расстояние между ними было путем; огромность этого расстояния уменьшалась при удобстве сообщения, потому что этот путь был водный. Новгород и Киев - две главные стоянки на оконечностях этого пути; историческая жизнь народов всегда загорается там, на тех концах их областей, где они сталкиваются с другими народами историческими; для славянских племен местом столкновения с историческими народами были концы великого водного пути на севере и юге - Новгород и Киев; посредниками этого столкновения были варяги-русь; они-то были первыми посредниками между севером и югом Европы и в торговом отношении; другим, побочным путем была Западная Двина - и здесь другое, менее важное русское владение - Полоцкое княжество. Но какой же характер носила первоначально эта торговля? Разумеется, мы не можем перенести на нее понятия настоящего времени о торговле. Торговля в те времена была тесно связана с пиратством: варяг являлся на известный берег под видом торговли и, действительно, начинал торговать с жителями; но при первом удобном случае из купца он становился пиратом и грабил тех, с которыми прежде вел мену. На этот двойственный характер древних русских купцов лучше всего указывают договоры греков с нашими первыми князьями: в них византийское правительство постоянно выговаривает для себя меры против буйства руссов. Но, каков бы ни был характер последних, они торговали с Грециею, привозили туда товары севера и брали в обмен товары юга.

Чем же торговали руссы в Константинополе? Главным предметом торговли с их стороны были невольники; их, скованных, вели они во время трудного перехода через пороги: о невольниках находим особые статьи в договорах. Кроме рабов, русскими товарами в Константинополе считались воск и меха; те же товары - рабы, воск, мед и меха шли из Руси в Болгарию, привозились в Переяславец Дунайский; на них Русь выменивала в Константинополе и Переяславце греческие паволоки, вино, плоды, золото (как товар), серебро и лошадей, приводимых из Венгрии. Теперь следует вопрос: как добывали руссы свои северные товары? Конечно, они могли выменивать их у туземцев на какие-нибудь произведения греческой промышленности, малоценные для грека, драгоценные для радимича; но главным источником приобретения были дани и потом охота, которою дружина княжеская могла заниматься зимою во время пребывания своего у племен. Мы знаем, что дань туземных племен изначала состояла в шкурах пушных зверей; в ноябре князья с дружиною выходили на полюдье, или отправлялись к подчиненным племенам, разумеется, за данью; мы это знаем из истории Игоря; в этих походах добывали и князь и дружина. Возвратясь в апреле в Киев, князь и дружина привозили с собою множество мехов, которые надлежало сбыть с рук; и вот немедленно после приезда в Киев часть дружины отправлялась в лодках по Днепру и морю в Константинополь и в Болгарию. Воск и мед могли получаться тем же путем: мы знаем, что древляне обязывались давать Ольге мед. Рабов могла получать Русь с севера: скандинавские пираты, опустошавшие берега почти всей Европы, могли доставлять большое количество невольников в Новгород, менять их руссам на товары греческие и восточные, а, бесспорно, и сами в виде гостей спускались по восточному водному пути в Константинополь. Рабов собственным руссам для торговли могли доставлять войны их с разными народами и с племенами славянскими в том случае, когда они должны были примучивать последние: так, Ольга отдала древлян в рабство мужам своим; но мы знаем, что такие случаи бывали редко. Разумеется, что за раздачею дружине у князя оставалось еще много мехов, меду, воску и что значительнейшую часть товаров, которыми торговали руссы, составляло имущество княжеское.

Не в один Константинополь или Переяславец отправлялись руссы с означенными товарами; они ездили с ними также на восток, в города козарские. Русы входили из Азовского моря в устье Дона, поднимались вверх по этой реке до пограничной козарской крепости - Саркель, или Белой Вежи, перетаскивали здесь суда на сушу и, пройдя с ними небольшой волок до Волги, спускались по этой реке к Итилю, столице козарской, находившейся около нынешней Астрахани. Главным товаром, который руссы привозили в Итиль, были также меха. Потребность в мехах усиливалась на востоке с распространением богатства и роскоши в блестящее царствование Гаруна-аль-Решида. Шубы стали почетною одеждою и покупались дорого; до нас дошло известие, что Зобейда, жена Гаруна, первая ввела в моду шубы, подбитые русскими горностаями или соболями; кроме мехов, руссы привозили на Волгу также и рабов. В обмен за означенные товары руссы могли брать у арабов дорогие камни, бисер, особенно зеленого цвета (нитки его составляли любимое ожерелье русских женщин, которых мужья разорялись платя нередко по диргему - от 15 до 20 копеек серебром - за каждую бисеринку), золотые и серебряные изделия, цепочки, ожерелья, запястья, кольца, булавки, рукоятки, пуговки, бляхи для украшения одежды и конской сбруи, быть может, также шелковые, шерстяные и бумажные ткани, овощи, пряности и вино. Но, как видно, руссы сильно желали выменивать на свои товары арабские монеты, диргемы, которые везде и во всяком значении имели большую ценность. Посредством этого пути арабские монеты распространялись по разным местам тогдашних русских областей; как редкие, всегда ценные вещи, как украшения переходили они из рода в род, из рук в руки, закапывались в землю вместе с мертвецами, зарывались в виде кладов и таким образом дошли до нас. Но не одним путем мены могло дойти в Россию большое количество монет значительное количество их должно было достаться руссам во время счастливого похода Святославова на козар, буртасов и болгар волжских и вообще на Восток, когда разорены были тамошние торговые места; арабские монеты могли быть завозимы в русские области также болгарами. Мы заметили уже, что значительнейшая часть товаров должна была принадлежать князю, следовательно, значительнейшая часть вымененного на эти товары должна была возвратиться в казну княжескую; отсюда монеты могли переходить к дружине; дружинники были люди вольные, хотели - служили князю, не хотели - шли домой, если родом были из Скандинавии, и уносили с собою служебную плату; они же были и купцами. Мы знаем также, что князья наши часто нанимали варягов для одного какого-нибудь похода; разумеется, наемники брали плату свою преимущественно серебром, и таким образом диргемы из казны княжеской переходили к наемным варягам: отсюда, кроме торговли, объясняется, почему на скандинавском берегу и на прилежащих к нему островах находят так много кладов с восточными монетами. Одною торговлею объяснить этого нельзя, ибо как предположить, чтобы количество и ценность товаров скандинавских так превышали количество и ценность товаров русских, греческих и восточных, шедших чрез Россию, что лишек должен был оплачиваться деньгами? Заметим также, что, кроме зарытая монет в могилы, клады в понятиях народа обыкновенно соединяются с представлением о разбойниках, зарывавших в землю награбленное; что разбои в описываемый период были сильны, на это имеем ясное свидетельство в летописях и преданиях; таким образом может объясниться происхождение больших кладов, как, например, близ Великих Лук найден клад в семь слишком тысяч целковых. Предполагая разбойничество как одно из средств накопления больших кладов, мы не отвергаем возможности накопления значительных капиталов и посредством торговли; но здесь заметим, что никак нельзя утверждать, будто клады, в которых находятся куфические монеты, например Х века, непременно были зарыты в этом веке; монеты Х века могли зайти на Русь в этом веке, но могли оставаться здесь в обращении и в сохранении и в последующие века, переходить из рода в род, наконец, скопляться разными средствами в одних руках и зарываться в землю чрез много веков спустя после их первого появления: таким образом, от больших кладов с куфическими монетами Х века никак еще нельзя заключать о больших торговых капиталах в этом веке на Руси.

Кроме руссов, посредниками торговли между Европою и Азиею в описываемое время были болгары волжские. В руках этих болгар была торговля с соседними народами северо-востока и северо-запада; чтобы не допускать арабских купцов к непосредственным сношениям с последними, они представляли их арабам людоедами. Болгарские купцы ездили в страну веси на лодьях, вверх по Волге и Шексне для закупки мехов; любопытны подробности, находимые у арабских писателей о меновой торговле болгар с весью: болгары приезжали в определенное место, оставляли там товары, пометив их какими-нибудь знаками, и удалялись. В это время туземцы раскладывали рядом свои произведения, которые считали равноценными, и также удалялись. Если болгарские купцы по возвращении находили мену выгодною, то брали с собою туземные товары и оставляли свои, в противном случае они опять уходили на время, и это значило, что они требовали прибавки; туземцы подбавляли того или другого товара до тех пор, пока не удовлетворяли болгар. У арабов такая торговля слыла немою. Рассказ арабов замечателен для нас потому еще, что объясняет рассказ новгородского купца Гюряти Роговича, занесенный в летопись. Так и позднее торговали болгары с югрою. Но, кроме веси, по известию арабских писателей, болгарские купцы доходили до Киева через Мордовскую землю. Это известие подтверждается известиями наших летописей о приходе болгарских проповедников магометанства в Киев, подтверждается и важным известием, сохранившимся у Татищева, о договоре, заключенном при Владимире с болгарами: это известие драгоценно для нас потому, что в нем находится первое положительное упоминание о купцах, как отдельном разряде людей, и городах, как торговых средоточиях. Пример Византии и стечение иностранных купцов в Киев дали понять выгоду торговли для казны княжеской, в которую собирались торговые пошлины, и вот киевский князь обязывает болгар не покупать товаров в селах у тиунов и других лиц, но покупать их в городах. Здесь ясно видим два рода торговли, первоначальную, по которой всякий сбывал всякому излишек своей собственности, и торговлю в настоящем смысле, которая вследствие правительственных распоряжений начинает вытеснять первоначальную. Русская Правда знает купцов также как отдельный разряд людей. Кроме греков, арабов, болгар волжских и дунайских, русские производили мену с ближайшими соседями своими, степными народами, печенегами, которые доставляли рогатый скот, лошадей, овец. Из слов Святослава видно, что в Переяславце Дунайском русские купцы могли производить мену с купцами чешскими и венгерскими. Нет сомнения, что торговля из Новгорода с северо-восточными финскими племенами существовала уже в описываемое время и что из Новгорода же купцы с мехами, восточными и греческими товарами начали являться и в городах балтийских славян. С вопросом о торговле тесно связан вопрос о деньгах, один из самых спорных вопросов в наших древностях; по недостатку точных известий мы отлагаем его решение до следующего периода.

Обозрев материальные силы новорожденного русского общества, обратимся теперь к новому, духовному началу, явившемуся в конце описываемого периода, началу, богатому нравственным и гражданским влиянием. Как слабо было прежде в языческом обществе влияние волхвов, так могущественно явилось теперь влияние христианского духовенства. Немедленно после принятия новой веры мы видим уже епископов советниками князя, истолкователями воли божией; но христианство принято от Византии; Русская земля составляет одну из епархий, подведомственных константинопольскому патриарху; для русского духовенства единственным образцом всякого строя служит устройство византийское: отсюда понятно и гражданское влияние Империи на юное русское общество. Мы видели, как было принято христианство и как распространялось; видели, что оно принялось скоро в Киеве, на юге, где было уже и прежде давно знакомо, но медленно, с большими препятствиями распространялось оно на севере и востоке: первые епископы Ростова - Феодор и Иларион принуждены были бежать от ярости язычников; в конце описываемого периода язычество нисколько не уступало и ревности третьего епископа ростовского, св. Леонтия, который, видя невозможность действовать на взрослое поколение, окрепшее в язычестве, обратился к детям, стал привлекать их к себе ласкою и учить вере. Мы видим язычество господствующим и у племен Средней Руси, на Оке, до самых ее низовьев. Оставаясь глухими к увещаниям христианских проповедников, жители севера тем легче слушали старых волхвов своих: так, читаем в летописи, что в 1024 году встали волхвы в Суздальской земле во время голода и начали убивать старых женщин, говоря, что они скрывают у себя в теле съестные припасы. Был мятеж большой по всей той стране, так что сам великий князь Ярослав принужден был туда отправиться; он переловил волхвов, одних разослал по разным местам, других казнил, говоря: "Бог за грехи наказывает землю голодом, мором, засухою или какою-нибудь другою казнью, а человек не знает ничего". И на юге языческие обычаи, предания, поверья еще очень сильны между христианами; так, читаем в летописи под 1044 годом: "В этот год умер Брячислав, князь полоцкий, и Всеслав, сын его, сел на столе; этого Всеслава мать родила от волхованья, потому что когда она родила его, то была у него язва на голове, и волхвы сказали ей: навяжи ты на эту язву волшебную повязку, которую пусть носит он до смерти своей; Всеслав точно носит ее до сих пор; поэтому он так кровожаден".

Самым лучшим средством к торжеству новой веры над старою признано было действовать на новое, молодое поколение: так, при Владимире и при Ярославе отбирали детей у лучших граждан, учили их грамоте и догматам новой веры; мы видели, что так действовал и св. Леонтий на севере; возможность выучиться грамоте существовала и в других городах, что видно из жития св. Феодосия. Эта мера скоро принесла свои плоды, скоро обозначилась деятельность молодого, грамотного поколения, получившего из книг яснейшее понятие о новой вере. Представителями этого молодого, грамотного поколения в семье княжеской были сыновья св. Владимира - Борис, Глеб, Ярослав. Христианство прежде всего должно было подействовать на самые мягкие, нежные отношения, отношения родственные; это всего яснее можно видеть на Борисе и Глебе. Из детей Владимировых они больше всех были похожи на отца своего мягкостию природы: по этому одному уже неудивительно, что у Владимира было к ним более сочувствия, что он особенно любил Бориса; и вот эта мягкая природа двух братьев легко воспринимает влияние христианства, они являются образцами братской любви: "Не хочу поднять руки на старшего брата", - говорит Борис, и падает жертвою уважения своего к родственным отношениям, освященным религиею. Отсюда понятно значение Бориса и Глеба в нашей истории: они были первомучениками в этой нравственной борьбе нового христианского общества с старым, языческим. Брат их Ярослав является представителем нового поколения в других отношениях: он сам любит читать книги, собирает их, распространяет грамотность в земле, является просвещенным христианином в борьбе своей с язычеством, что видно из приведенного отзыва его о волхвах. После сыновей Владимировых представителем нового, грамотного поколения является первый русский митрополит Иларион, который умел понять превосходство нового порядка вещей пред старым и умел показать другим это превосходство. Как молодое поколение оценило новое сокровище, приобретенное им с христианством, и как было благодарно людям, которые способствовали ему к приобретению этого сокровища, видно из отзыва летописца о деятельности Владимира и Ярослава: "Подобно тому как если бы кто-нибудь распахал землю, а другой посеял, а иные стали бы пожинать и есть пищу обильную, так и князь Владимир распахал и умягчил сердца людей, просветивши их крещением; сын его Ярослав насеял их книжными словами, а мы теперь пожинаем, принимая книжное учение. Велика бывает польза от учения книжного; из книг учимся путям покаяния, в словах книжных обретаем мудрость и воздержание: это реки, напояющие вселенную, это исходища мудрости, в книгах неисчетная глубина, ими утешаемся в печали, они узда воздержания". Действия книжного учения, ближайшего знакомства с новою верою не замедлили обнаружиться в целом ряде христианских подвижников. Для упрочения христианства мало было взять детей из домов полуязыческих родителей; нужно было, чтоб некоторые из нового поколения отторглись совершенно от общества, сильно пропитанного язычеством; для упрочения христианства нужно было, чтоб оно распространилось не словом только, но самым делом; нужно было, чтоб в некоторых избранных обнаружилось действие нового учения, и они пошли бы на проповедь не с огнем и мечом, как Добрыня или Путята, но с величием подвига христианского. При господстве материальной силы, пред которою все преклонялось, нужен был ряд подвижников, которые показали бы подвиги, превышавшие подвиги богатырей, которые показали бы господство духа над плотию, показали бы чудеса мужества другого рода, борьбу, более изумительную, и приобрели бы своими подвигами благоговение к себе и к тому учению, которое дает силы к подобным подвигам. Монашество, по некоторым известиям, явилось на Руси очень рано: так, есть предание, что еще первый киевский митрополит Михаил построил в Киеве монастырь на горе против холма Перунова; есть также иностранное известие, что киевский митрополит встречал Святополка и Болеслава Храброго в монастыре св. Софии; при Ярославе построены монастыри Георгиевский и Ирининский. Но эти монастыри не были такие, какие надобны были тогда для упрочения христианства, их монахи не были настоящими подвижниками: "Много монастырей, - говорит летописец, - поставлено от царей и бояр на богатом иждивении, но не таковы эти монастыри, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвою, бдением". Когда новое поколение короче познакомилось с новою верою, тогда между некоторыми из него обнаружилось то же самое стремление, какое было сильно и между язычниками русскими, стремление посетить Грецию, с тою, однако, разницею, что прежние руссы-язычники ходили в Грецию для выгодной службы в полках Империи, для торговли, для грабежа, а теперь русские христиане стали ходить не для материальных выгод, но для того, чтобы получить утверждение в вере. Так явился на Афоне один из русских христиан, житель города Любеча, по имени Антипа, и постригся в одном из тамошних монастырей под именем Антония: недалеко от монастыря Есфигмена, подле морского берега, показывают пещеру первого русского инока. Греческий игумен понял всю пользу, какую подвиги Антония могут принести на Руси, и отпустил его назад на родину. Антоний пришел в Киев, обошел все тамошние монастыри и ни в одном из них не нашел такой жизни, к какой привык на Афоне; он был одинок среди киевских монахов и решился жить один. На берегу Днепра, на высокой горе, покрытой лесом, Антоний нашел пещеру, выкопанную Иларионом, первым митрополитом из русских, когда еще он был священником в ближнем княжеском селе Берестове; Иларион уединялся в пещеру временно, Антоний навсегда поселился в ней; но он недолго пробыл один. Прославление подвигов Антония и собрание к нему других подвижников не относится к описываемому времени; но к нему относится юность другого знаменитого подвижника, преемника Антониева; подробности жизни этого нового русского человека драгоценны для пополнения картины тогдашнего быта новорожденной Руси. Этот подвижник, прославившийся после под именем Феодосия, был также родом из Приднепровья, из города Василева; но родители его скоро перешли в Курск, где и протекала его юность. Мальчик нашел себе здесь человека, у которого мог выучиться грамоте, стал читать книги, переселился мыслями в другой мир и нашел в себе довольно силы, чтобы немедленно начать приложение читанного к делу: он не пропускал службы церковной, дома работал вместе с рабами. Но в доме у богатой матери ему было скучно, тесно; его томила жажда подвижничества, желание видеть те места, где он жил постоянно мыслию, места, где происходило то, о чем он читал в книгах, о чем слышал в церкви. Раз тайком от матери пристал он к паломникам и ушел с ними из города. Мать Феодосия была похожа на тех русских матерей, которые, по словам летописца, плакали по сыновьях своих, как по мертвых, когда Владимир велел отдавать их в ученье; борьбу двух поколений - старого, полуязыческого, и нового, христианского, просвещенного книжным учением, всего лучше показывают нам отношения святого Феодосия к матери. Последняя, узнав о побеге сына, догнала его, прибила и держала некоторое время в оковах, чтоб не вздумал уйти опять. Феодосий остался и по-прежнему ходил в церковь; но в церкви обедню служили не так часто, как бы ему хотелось, - по недостатку просвир; Феодосий стал печь просвиры. Мать оскорбилась таким занятием сына, бранила, била его и заставила уйти в другой город; здесь он приютился у священника и по-прежнему пек просвиры. Мать нашла его и тут и взяла назад домой; но другие с большим уважением смотрели на дивное поведение молодого человека; городской посадник дал ему средство удовлетворять своей благочестивой склонности, позволил ему жить у своей церкви. Феодосию было мало беспрепятственной молитвы, мало рубища, в котором он постоянно ходил, отдавая лучшее платье нищим, он надел вериги. Мать увидала по случаю кровь на белье сына, нашла, что это от вериг, и сорвала их с яростию с плеч Феодосия, который уже после не мог надевать их. Наконец, борьба между стремлением к христианскому подвижничеству и уважением к родительской власти кончилась; пораженный евангельскими словами: "Иже любит отца или матерь паче мене, несть мене достоин", Феодосий решился во что бы то ни стало покинуть материнский дом и ушел в Киев, чтобы вступить в один из тамошних монастырей. Но какие это были монастыри, видно из того, что ни в один из них не приняли Феодосия, явившегося в виде бедного скитальца; не такие монастыри нужны были Феодосию и новорожденной Руси. Феодосий нашел, наконец, убежище по своему желанию: он нашел пещеру Антония. "Сын! - говорил ему Антоний,- трудно будет тебе жить со мною в этой тесной пещере: ты еще молод". Но под видом юноши перед ним стоял муж, окреплый в борьбе, претерпевший столько тесноты в просторе, столько лишений в довольстве, что никакая теснота и никакие лишения не были для него более страшными. Антоний принял Феодосия; подвиги обоих мы еще увидим в следующем периоде.

Показав, как юная русская церковь приготовлялась действовать в лице представителей нового поколения, уже воспитанного в христианстве, мы обратимся теперь ко внешнему образу церкви, ее управлению и средствам. Еще во времена Олега греки полагали в России особую епархию, шестидесятую в числе подведомственных константинопольскому патриарху; с принятия христианства святым Владимиром в челе церковного управления стоял митрополит; первые митрополиты были избраны и поставлены патриархом константинопольским, последний, Иларион - собором русских епископов. Кроме митрополита, упоминаются епископы; как видно, епископы были в Новгороде, Ростове, Чернигове, Белгороде, Владимире Волынском, вероятно были и в других городах. Ближайшие к Киеву епископы собирались в этот город: нужно было их присутствие около новообращенной власти, деятельность которой они должны были теперь направлять согласно с новыми потребностями общества. Мы видели сильное влияние епископов относительно земского устава при Владимире; митрополит Иларион прямо говорит о частых советах Владимира с епископами, говорит, что князь с великим смирением советовался с ними, как установить закон среди людей, недавно познавших господа. При таком значении духовенства, когда епископы являлись необходимыми советниками князя во всем, касающемся наряда в стране, при таком их влиянии трудно предположить, чтобы круг деятельности их оставался неопределенным и чтоб это определение не последовало по образцу византийскому; вот почему так трудно отвергнуть уставы о церковных судах, приписываемое святому Владимиру и сыну его Ярославу. Эти уставы, естественно, должны быть составлены по образцу церковных уставов греко-римских; но так как состояние обоих обществ - греко-римского и русского в описываемое время было различно, то и в церковных уставах русских мы должны необходимо встретить различие от церковных уставов греко-римских; в обществе греко-римском отношения семейные издавна подчинялись гражданским законам, тогда как в русском, новорожденном обществе семейство оставалось еще неприкосновенным; но церковь по главной задаче своей - действовать на нравственность - должна была прежде всего обратить внимание на отношения семейные, которые по этому самому и подчинялись церковному суду. Так, например, нарушение святости власти родительской в римском праве предоставлено мирскому суду, а в уставе святого Владимира - церковному, равно тяжбы между сыновьями умершего о наследстве и тяжбы между мужем и женою об имении. Справедливо замечают также, что статьи об опеке и наследстве, находящиеся в Русской Правде, большею частию заимствованы из греко-римского законодательства, перешедшего в наше мирское законодательство посредством духовенства. Повреждение церквей и могил в том виде, как оно определено уставом святого Владимира, мы не найдем в греческих законах, ни в гражданских, ни в церковных, потому что такого рода преступления были только местные русские. Вследствие также юности общества церковь на Руси взяла под свое покровительство и суд над людьми, которых значение было тесно связано с религиею, например, просвирню, паломника, прощенника (человека, исцеленного чудом), людей, которые содержались при церквах и монастырях для подания помощи страждущим, пришлецов, которые, вероятно, пользовались гостеприимством при церквах и монастырях, людей, отпущенных на волю господами ради спасения души, увечных, слепых, хромых, которые также преимущественно жили при церквах.

Справедливо замечают, что как вообще утверждение христианства на Руси последовало только постепенно, то и утверждение суда церковного по делам семейным могло совершиться также в течение известного времени; но начало утверждения того и другого мы должны необходимо отнести к описываемому периоду. Легко понять, какое влияние должна была оказать церковь, подчинив своему суду отношения семейные, оскорбления чистоты нравственной и преступления, совершавшиеся по языческим преданиям. Духовенство с своим судом вооружилось против всех прежних языческих обычаев, против похищения девиц, против многоженства, против браков в близких степенях родства. Церковь взяла женщину под свое покровительство и блюла особенно за ее нравственностию, возвысила ее значение, поднявши мать в уровень с отцом, что ясно видно из отношений женщины по имуществу. Духовенство блюло, чтоб родители не женили сыновей, не отдавали дочерей замуж насильно; преследовало преступления, которые унижают человека, приравнивают его зверю. Летописец жалуется, что у языческих славян позволялось срамословие в семейном кругу: духовенство начинает преследовать срамословие. Семья, до сих пор замкнутая и независимая, подчиняется надзору чужой власти, христианство отнимает у отцов семейств жреческий характер, который они имели во времена языческие; подле отцов природных являются отцы духовные; что прежде подлежало суду семейному, теперь подлежит суду церковному. Но понятно, что древнее языческое общество не вдруг уступило новой власти свои права, что оно боролось с нею и боролось долго; долго, как увидим, христиане только по имени не хотели допускать новую власть вмешиваться в свои семейные дела; долго требования христианства имели силу только в верхних слоях общества и с трудом проникали вниз, в массу, где язычество жило еще на деле в своих обычаях. Мы видели, что вследствие родового быта у восточных славян не могло развиться общественное богослужение, не могло образоваться жреческое сословие; не имея ничего противопоставить христианству, язычество легко должно было уступить ему общественное место; но, будучи религиею рода, семьи, дома, оно надолго осталось здесь. Язычник русский, не имея ни храма, ни жрецов, без сопротивления допустил строиться новым для него храмам, оставаясь в то же время с прежним храмом - домом, с прежним жрецом - отцом семейства, с прежними законными обедами, с прежними жертвами у колодца, в роще. Борьба, вражда древнего языческого общества против влияния новой религии и ее служителей выразилась в суеверных приметах, теперь бессмысленных, но имевших смысл в первые века христианства на Руси: так появление служителя новой религии закоренелый язычник считал для себя враждебным, зловещим, потому что это появление служило знаком к прекращению нравственных беспорядков, к подчинению его грубого произвола нравственно-религиозному закону. Бежал закоренелый язычник, увидав издали служителя церкви, врага его прежнего языческого быта, врага его прежних богов, врага его домашних духов-покровителей. Не имея силы действовать положительно против новой религии, язычество действовало отрицательно удалением от ее служителей; это удаление, разумеется, поддерживалось стариками, ревнивыми к своей власти, от которой они должны были отказаться в пользу старцев церкви, пресвитеров и епископов.

Касательно содержания церкви в летописи находим известие, что св. Владимир дал в пользу Богородичной церкви в Киеве от имения своего и от доходов десятую часть, отчего и церковь получила название Десятинной, о Ярославе говорится, что он строил церкви и определял к ним священников, которым давал содержание из казны своей: это уже может показывать, что приношения прихожан не могли быть достаточны для содержания церквей в то время: стадо было малое. по словам Илариона. Из жития св. Феодосия узнаем, что в курской церкви служба не могла часто совершаться по недостатку просвир; из того же источника узнаем, что градоначальник или посадник в Курске имел свою церковь. Пособием для церковного содержания могли служить пени, взимаемые за преступления по церковному суду, как это означено в уставе Ярослава. От средств, находившихся в распоряжении церквей и монастырей, зависело призрение, которое находили около них бедные, увечные и странники; о частной благотворительности, которая условливалась христианством, находим ясные указания в предании о делах Владимировых.

Мы видели тесную связь грамотности с христианством, слышали отзыв инока-летописца о пользе книжного учения, следили за деятельностью нового, грамотного поколения христиан, теперь посмотрим, не обнаружилась ли эта деятельность в слове и не дошло ли до нас каких-нибудь письменных памятников из рассматриваемого периода. Единственный письменный памятник, дошедший до нас от этого времени, составляют сочинения первого киевского митрополита из русских - Илариона; его сочинения заключаются в "Слове о законе", данном через Моисея, и благодати и истине, явившихся чрез Иисуса Христа, с присовокуплением похвалы "Кагану нашему Владимиру" и изложения веры. Кроме того, в сборнике XIV или XV века открыто слово св. Илариона, митрополита киевского. Для нас особенно важны два первых сочинения, как непосредственно относящиеся к нашему предмету. Естественно ожидать, что первым словом церковного пастыря после введения христианства будет прославление нового порядка вещей, указание тех благ, которые народ приобрел посредством новой веры. И точно, в слове Илариона мы находим указание на это превосходство новой веры пред старою: "Уже не зовемся более идолослужителями, но христианами, - говорит он, - мы более уже небезнадежники, но уповаем в жизнь вечную; не строим более капищ, но зиждем церкви Христовы; не закаляем бесам друг друга, но Христос закаляется за нас и дробится в жертву богу и отцу". Но эта противоположность христианства с прежним русским язычеством не составляет главного содержания слова, в котором преимущественно показывается противоположность и превосходство христианства пред иудейством, благодати Христовой пред законом Моисеевым, как истины пред тенью, сыновства пред рабством, общего, всечеловеческого пред частным, народным. Такое содержание Иларионова сочинения объясняется тем, что он, по собственным словам его, писал не к неведущим людям, но к насытившимся сладости книжные: обращаясь же к новому поколению грамотных христиан, Иларион не имел нужды выставлять много превосходство христианской религии пред старым русским язычеством: это превосходство было для них ясно; Илариону надобно было приступить к другому, более важному вопросу об отношении Нового Завета к Ветхому, о вине пришествия Христова на землю; первый вопрос, предложенный Владимиром греческому проповеднику, был: "Для чего бог сошел на землю и принял страсть?" Этот же вопрос нужно было прежде всего уяснить и новому поколению. Основываясь на приведенных словах: "Не к неведущим бо пишет, но преизлиха насыщшемся сладости книжныя", мы даже позволим себе догадку, что слово Илариона о законе и благодати есть послание митрополита к самому великому князю Ярославу, потому что о последнем всего приличнее можно было сказать, что он насытился сладости книжные, если сравним отзывы летописей об этом князе: "И бе Ярослав любя церковные уставы, и пресвитеры любяше повелику, и книги прочитая". Или: "Ярослав же сей любяше книги зело". Объяснивши превосходство христианской веры над иудейскою и языческою, Иларион, естественно, переходит к прославлению того князя, которому суждено было быть апостолом на Руси: таким образом, оба сочинения - "Слово о законе и благодати" и "Похвала Владимиру" - составляют одно целое.

Но, кроме письменного памятника, мы должны обратить внимание на изустно сохранившиеся произведения народной фантазии, которых начало, первый древнейший склад относится к описываемому времени; таковы наши древние народные песни и сказки, в которых упоминается о Владимире, о подвигах его богатырей. Главное содержание этих песен и сказок составляют подвиги богатырей, защищавших Русскую землю от врагов внешних и внутренних: первыми являются степные кочевники, приходящие с востока на Русскую землю, на стольный город Владимира, вторыми - разбойники. По характеру своему эти песни и сказки разделяются на такие, в которых преобладает древний, языческий элемент, и на такие, в которых уже видны следы христианского влияния. Характер первого из означенных отделов соответствует вполне характеру эпохи, как он изображен нами в своем месте. Герой песни или сказки - богатырь, обладающий страшною материальною силою: вот он является ко двору княжескому, все глядят на молодца, дивуются, ему наливают чару зелена вина в полтора ведра, он принимает чару единой рукой, выпивает ее единым духом; бросит он горсть песку по высокому терему - полтерема сшибет; закричит богатырь зычным голосом - с теремов верхи повалятся, с горниц охлопья попадают, в погребах питья всколеблются. Вот подвиги любимого народного богатыря Ильи Муромца: Илья идет в послах от князя Владимира к хану кочевой орды и заводит с ним ссору; хан велит связать ему руки белые, плюет ему в ясны очи: "И тут Илье за беду стало,/ За великую досаду показалося,/ Что плюет Калин (хан) в ясны очи;/ Вскочил в полдрева стоячего,/ Изорвал чембуры на мoгучиx плечах,/ Не допустят Илью до добра коня,/ И до его-то до палицы тяжкие,/ До медны литы в три тысячи./ Схватил Илья татарина за ноги,/ Который ездил в Киев-град,/ И зачал татарином помахивати:/ Куда ни махнет, тут и улицы лежат,/ Куда отвернет - с переулками,/ А сам татарину приговаривает:/ "А и крепок татарин, не ломится,/ А жиловат, собака, не изорвется..."".

Но не одна чудовищная, материальная сила действует в богатырях; в них действует также сила чародейская. Мы видели занесенное в летопись предание о том, что полоцкий князь Всеслав Брячиславич родился от волшебства (волхованья); песня рассказывает в подробности это предание, как родился богатырь Волх Всеславьевич от лютого змея. Когда минуло Волху десять годов, стал учиться он премудростям: первой мудрости учился - обертываться ясным соколом; другой мудрости учился - обертываться серым волком; третьей мудрости учился он - обертываться гнедым туром-золотые рога. На двенадцатом году начинает он набирать дружину; живо и согласно с летописью представляет нам песня дружинный быт: стал себе Волх прибирать дружину, прибирал три года и набрал себе дружины семь тысяч; сам он, Волх, в пятнадцать лет и вся его дружина по пятнадцати лет... Волх поил, кормил дружину храбрую, обувал, одевал добрых молодцев. Особенно отличаются мудростью, хитростью, т. е. чародейством, ведовством, женщины, знаменитые ведьмы киевские: такова Марина Игнатьевна, которая водится с Змеем Горынчищем. Осердясь на богатыря Добрыню, Марина привораживает его к себе: "Брала она следы горячие молодецкие,/ Набирала Марина беремя дров,/ А беремя дров белодубовых,/ Клала дровца в печку муравленую/ С теми следы горячими,/ Разжигает дрова палящатым огнем/ И сама она дровам приговаривает:/ "Сколь жарко дрова разгораются/ Со теми следы молодецкими,/ Разгоралось бы сердце молодецкое"".

Чары действуют на Добрыню: он влюбляется в ведьму, прогоняет от нее соперника своего, Змея Горынчища, за что Марина обертывает его гнедым туром. Такова Авдотья Лиховидьевна, которая искала мудрости над мужем своим, Потоком Михайлою Ивановичем: она взяла с него слово, что если она умрет прежде него, то ему зарыться с нею в могилу живому; и вот через полтора года Лиховидьевна умирает, и Поток, верный своему слову, "С конем и сбруею ратною/ Опустился в тое ж могилу глубокую,/ И заворочали потолоком дубовыим/ И засыпали песками желтыми,/ А над могилою поставили деревянный крест,/ Только место оставили веревке одной,/ Которая была привязана к колоколу соборному./ И стоял он, Поток Михайло Иванович,/ В могиле с добрым конем/ С полудни до полуночи./ И для страху, добыв огня,/ Зажигал свечи воску ярого./ И, как пришла пора полуночная,/ Собиралися к нему все гады змеиные,/ А потом пришел большой змей,/ Он жжет и палит пламем огненным,/ А Поток Михайло Иванович/ На того не робок был,/ Вынимал саблю острую,/ Убивает змея лютого/ И ссекает ему голову/ И тою головою змеиною/ Учал тело Авдотьино мазати./ Втепоры она еретница/ Из мертвых пробуждалася".

Так отразился материальный, языческий быт юной Руси на произведениях народной фантазии; теперь посмотрим, как отразилось на них влияние христианства. Это влияние заметно отразилось в песне об Алеше Поповиче; противником Алеши является Тугарин Змеевич, богатырь с чудовищною материальною силою и чародей: отечество Змеевич, способность палить огнем и склонность к сладострастию указывают на его нечистое происхождение. Алеша Попович не отличается чудовищною материальною силою, но ловко владеет оружием. За столом княжеским Тугарин Змеевич ест и пьет по-богатырски: по целой ковриге за щеку мечет, глотает целиком по лебедю, по целой чаше охлестывает, которая чаша в полтретья ведра, и бесстыдно ведет себя с женщинами; все это не нравится Алеше, он сравнивает Тугарина с прожорливым животным: здесь уже природа человеческая вооружается против животненной. Приготовляясь к битве с Тугарином, Алеша не спит всю ночь, молится со слезами, чтобы бог послал ему в помощь тучу грозную с дождем и градом; Алешины молитвы доходны ко Христу: бог посылает тучу с дождем и градом, крылья у Тугарина обмокли, и он свалился на землю, принужден бороться обыкновенным способом; Алеша побеждает его, но побеждает не материальною силою, а хитростию: сошедшись с Тугарином, Алеша говорит ему: "Ты хочешь драться со мною один на один, а между тем ведешь за собою силу несметную"; Тугарин оглянулся назад; этим мгновением воспользовался Алеша, подскочил и отрубил ему голову. Любопытно видеть, как под влиянием христианства переделывались предания о любимом народном богатыре - Илье Муромце: мы встретили уже раз Илью в борьбе с кочевою ордою, когда он, вместо оружия, человеком бил людей; но вот слышится об нем же другое предание, составившееся под новым влиянием: тридцать лет сидит Илья сиднем, не владеет ни руками, ни ногами и получает богатырскую силу чудом, как дар божий за христианский подвиг, за желание утолить жажду двух странников; дальнейшие подвиги его отмечены также смирением, благодушием. Против языческого поклонения материальной силе христианство выставило поклонение силе духовной, небесной, пред которой материальная, земная сила ничто, против которой не устоит никакой богатырь. Мы видели, как это понятие отразилось в предании об Алеше Поповиче и Илье Муромце; но всего резче высказалось оно в предании о том, как богатыри, победив несметную басурманскую силу, обезумели от гордости и вызвали на бой силу небесную, которая росла все более и более под ударами богатырей и, наконец, заставила их окаменеть от ужаса. Так под влиянием христианства начало упраздняться поклонение материальной силе.

Мы уже имели случай упоминать о том, как в древних богатырских песнях наших, сквозь позднейшие слои проглядывает слой древний, отражающий в себе быт первоначального периода нашей истории; мы видим, как в них отразился особенно быт дружины; справедливо замечают, что старинные богатыри русские принадлежат разным сословиям, сходятся ко двору княжескому с разных концов Руси: таков постоянно характер дружины, который долго держался у нас в чистоте. Укажем еще на некоторые черты, напоминающие время: известен древний обычай давать кораблям вид разных зверей, драконов и т.п.; и вот в песне о Соловье Будимировиче так, между прочим, описан его корабль: "Нос, корма по-туриному,/ Бока взведены по-звериному".

Эта же песня напоминает о греческой торговле, о судах, приходивших в Киев с греческими товарами: "Говорил Соловей таково слово:/ "Гой еси вы, гости корабельщики/ И все целовальники любимые!/ Как буду я в городе в Киеве,/ У ласкова князя Владимира,/ Чем мне-то будет князя дарить,/ Чем света жаловати?"/ Отвечают гости корабельщики/ И все целовальники любимые:/ "Ты славный, богатый гость,/ Молодой Соловей, сын Будимирович!/ Есть, сударь, у вас золота казна,/ Сорок сороков черных соболей,/ Вторые сорок бурнастых лисиц;/ Есть, сударь, дорога камка,/ Что не дорога камочка - узор хитер;/ Хитрости были Царя-града,/ А и мудрости Иерусалима,/ Замыслы Соловья Будимировича;/ На злате, серебре не погневаться"./ Прибежали корабли под славный Киев-град,/ Якори метали в Днепр-реку./ Сходни бросали на крут бережок..."

Мы знаем из летописи, что новгородцы славились плотничеством; песня говорит, что они славились уменьем строгать стрелы: "...тем стрелам цены не было/ Колоты они были из трость-дерева,/ Строганы те стрелки в Новгороде".

Летописец знает о дунайском городке Киевце, который основан будто бы нашим же Кием полянским; песня знает также Киевец:  "Чурила живет не в Киеве,/ А живет он пониже малого Киевца."

Мы знаем, что дружинники переходили от одного владельца к другому, служили то в одной, то в другой стране; таковы и богатыри песни, таков знаменитый Дунай Иванович, который говорит о себе: "Служил я, Дунай, во семи Ордах,/ В семи Ордах, семи королям."

В Галицкой Руси теперь еще поется об этих дружинниках, о наших старинных руссах, которые сбирались идти на тихий Дунай служить царю болгарскому или в Константинополь к императору:

"В чистом поле шатер стоит; в шатре сидят добры молодцы, сидят они, думу думают: как пойдем мы к кузнецу доброму, покуем себе медные челна, медные челна, золотые весла: как пустимся мы на тихий Дунай, вдоль Дуная под Царь-город. Ой, чуем там доброго пана, что платит щедро за службу молодецкую: дает, что год, по сту червонных; по сту червонных да по вороному коню; по вороному коню да по сабельке; по сабельке да по кафтанчику; по кафтанчику да по шапочке; по шапочке да по красной девице".

Мы видели влияние христианства на древние наши богатырские предания, видели, как под этим влиянием переделывался характер богатырей, характер их поступков. Но есть еще целый ряд произведений народной фантазии, которые отзываются также глубокою древностию и которые своим существованием обязаны уже почти исключительно новой религии: мы говорим о духовных наших песнях или стихах, которые обыкновенно поются слепыми нищими. Мы видели в предании о принятии Владимиром христианства, что князя всего более поразил рассказ греческого проповедника о начале и конце мира; мы видели также, что эти вопросы занимали сильно языческие народы севера; и вот народная фантазия овладевает этими вопросами и решает их по-своему, под непосредственным, однако, влиянием христианства. Так произошли важнейшие стихи - о Голубиной книге и о Страшном суде. В первой песне говорится, как из грозной тучи вышла исполинская книга, как из многочисленного собора всякого рода людей никто не мог разогнуть ее, как мог это сделать один царь Давид, совопросником которого о тайнах творения является наш Владимир. Здесь можно видеть связь песни с преданием о том, как Владимир спрашивал у греческого проповедника о содержании Ветхого и Нового завета.

Рассмотрев события начального периода и внутреннее состояние общества в это время, постараемся вникнуть в главные, характеристические черты эпохи. Прежде всего представляются нам племена, разбросанные на огромных пространствах и живущие под формами родового быта. На севере племена эти, по всем вероятностям, вследствие столкновения с другими историческими народами сознают необходимость выйти из родового быта, для чего призывают власть извне, призывают князя из чужого рода. Соединенные посредством нового начала, силы действуют; князь северных племен пользуется силами последних и подчиняет себе остальные племена на всем огромном пространстве великой восточной равнины. Племена эти, вследствие означенного подчинения, сосредоточения постепенно переходят из родового быта в областной; в городах, вследствие деятельности правительственного начала, вследствие переселений и нового разделения жителей, родовой быт ослабевает. Между тем является новое могущественное начало - церковь; князья северных племен движутся на юг по великому водному пути из Балтийского моря в Черное, утверждают свое пребывание в Киеве, откуда начинаются частые сношения с Византиею; вследствие этих сношений является на Руси христианство, торжествует над язычеством в Киеве и отсюда мало-помалу распространяется во все стороны. Влияние церкви, духовенства на общественный строй оказывается немедленно, особенно при необходимом столкновении с семейным началом; ясно начинают обнаруживаться действия новой религии в конце периода, когда выступает новое поколение грамотных христиан. Главные условия, которые определяли при этом дальнейший ход русской истории, были, во-первых, природа страны, во-вторых, быт племен, вошедших в состав нового общества, в-третьих, состояние соседних народов и государств. Равнинность страны, а главное, величина и обилие рек условили быстрое очертание огромной государственной области, первоначальные основы которой положены по великому водному пути из Северной Европы в Южную, из Балтийского моря в Черное; путь шел, по выражению летописца, "от Варягов к Грекам"; этим условились два явления, имевшие решительное влияние на жизнь русского общества: от варягов пришло правительственное начало, от греков - христианство. Быт племен родовой условил явления, побудившие к призванию князей, он условил и отношения между призванным началом и призвавшими его, князь мог явиться не иначе, как в значении родоначальника; по отсутствию наследственности родового старшинства в одной линии старшины родов не могли выдвинуться на первый план с ограничивающим княжескую власть значением, и дружина необходимо получает характер только служебный. Природа страны и быт племен условили и особенную форму распространения русской государственной области, именно - колонизацию, которую мы замечаем с самого начала; при этом замечаем также, что движение отправляется преимущественно с севера на юг, замечаем больший прилив жизненных начал на севере: три раза вступает север в борьбу с югом и три раза остается победителем; но север не только дает победу князьям своим над князьями юга, он посылает часть своего народонаселения на постоянную защиту юга от степных варваров. Третьим главным условием, определившим изначала ход русской истории, назвали мы отношения к соседним государствам и народам. Русское государство образовалось на девственной почве, на которой история, цивилизация другого народа не оставила никаких следов; никаких преданий, никаких учреждений не досталось в наследство юному русскому обществу, которое должно было начать свою историческую жизнь с одними собственными средствами. Но при таких обстоятельствах важно было то, что новорожденное общество, находясь на краю восточной Европы, вследствие отдаленности, уединения своего, избегло чуждых сильных влияний со стороны народов, поставленных в более благоприятные обстоятельства относительно гражданственности. Западные славянские государства основались также на девственной почве, но они немедленно должны были подчиниться влиянию чужого племени, германского, которое действовало с помощью римских начал, усвоенных им на почве Империи. Это могущественное влияние чуждой народности, против которого славянская народность не могла выставить сильного сопротивления, нанесло при самом начале решительный удар самостоятельности западных славян во всех отношениях, при самом начале условило их будущую судьбу. Но влияние германского племени прекратилось Польшею, не могло достигнуть России вследствие самой ее отдаленности, уединения; свободная от влияния чуждых племен, Русь могла сохранить свою славянскую народность; она приняла христианство от Византии, которая вследствие этого обнаружила сильное влияние на жизнь юного русского общества, но это влияние не было нисколько вредно для славянской народности последнего, потому что Восточная империя по самой слабости своей не могла насильственно втеснять русскую жизнь в формы своего быта, навязывать русским свой язык, высылать к ним свое духовенство, свои колонии; византийская образованность действовала не чрез свой собственный орган, но чрез орган русской народности, чрез русский язык, и таким образом вместо удушения, содействовала только к утверждению славянской народности на Руси; Греция обнаруживала свое влияние на Русь не во столько, во сколько сама хотела обнаружить его, но во столько и в таких формах, в каких сами русские хотели принимать ее влияние; ни светская, ни духовная власть Восточной империи не могли иметь решительного влияния на явления древней русской жизни, не могли выставить начала, равносильного господствовавшим в ней началам, которые потому и развивались свободно и независимо; византийские государственные понятия, проводимые на Руси чрез духовенство, могли только тогда способствовать окончательному сокрушению некоторых форм жизни, когда эти формы были уже решительно поколеблены вследствие внутренних причин. Безопасная от насильственного влияния империй Римско-Греческой и Римско-Германской, древняя Русь была безопасна от насильственного влияния и других соседних народов: Польша и во времена могущества своего постоянно сдерживалась Западом, принуждена была постоянно смотреть в ту сторону, притом же силы двух юных государств были одинаковы, Польше не удалось утвердить своего влияния на востоке и при Болеславе Храбром, тем менее она могла иметь средств к тому после его смерти. Дикие литовцы и ятвяги могли только беспокоить русские границы своими набегами. В Швеции вследствие появления там христианства началось разложение древних языческих форм жизни, сопровождаемое внутренними волнениями, уничтожившими для народа и князей его возможность действовать наступательно на соседние страны. С Востока, от степей Азии, нет так же сильных напоров, могущих вырвать с корнем основы новорожденного общества, как некогда наплыв гуннский уничтожил в этих странах владение готов. Так с самого начала уже оказывалось, что из всех славянских государств одному русскому суждено было самостоятельное существование в Европе.

В заключение мы должны обратиться к вопросу, который так долго господствовал в нашей исторической литературе, именно к вопросу о норманском влиянии. Участие скандинавских племен, или варягов, в начальном периоде нашей истории, несомненно, ясно с первого взгляда. Первоначально областью Русского государства был путь от варягов в Грецию и бесспорно, что этот путь открыт варягами задолго до половины IX века; бесспорно также, что явление, знаменующее в истории Северо-Восточной Европы половину IX века, соединение северных племен славянских и финских под одну власть, произошло вследствие столкновения этих племен с племенем скандинавским вследствие владычества варягов в этих странах. Первые призванные князья были из рода варяжского, первая дружина состояла преимущественно из их соплеменников; путем варяжским движутся северные князья на юг; в борьбе с югом, с греками, восточными степными варварами, Польшею русские князья постоянно пользуются варяжскою помощию; варяги - первые купцы, первые посредники между Северною и Южною Европою и Азиею, между славянскими племенами и греками, они же главным образом посредничают и при введении христианства в Русь. Но при этом должно строго отличать; влияние народа от влияния народности: влияние скандинавского племени на древнюю нашу историю было сильно, ощутительно, влияние скандинавской народности на славянскую было очень незначительно. При столкновении двух народов, при определении степени их влияния одного на другой должно обратить прежде всего внимание на следующие обстоятельства: один народ господствует ли над другим, один народ стоит ли выше другого на ступенях общественной жизни, наконец, формы быта одного народа, его религия, нравы, обычаи резко ли отличаются от форм быта другого, религии, нравов, обычаев?

Мы видим, что у нас варяги не составляют господствующего народонаселения относительно славян, не являются как завоеватели последних, следовательно, не могут надать славянам насильственно своих форм быта, сделать их господствующими, распоряжаться как полновластные хозяева в земле. Мы видим, что при Владимире в советах о строе земском подле бояр являются старцы, следовательно, если мы даже предположим, что сначала, тотчас после призвания, дружина преимущественно состояла из варягов, то ее влияние не могло быть исключительно, потому что перевешивалось влиянием старцев, представителей славянского народонаселения; что было в стольном городе княжеском, то самое должно было быть и в других городах, где место князя занимали мужи княжие. Варяги, составлявшие первоначально дружину князя, жили около последнего, так сказать, стояли подвижным лагерем в стране, а не врезывались сплошными колониями в туземное народонаселение; многие из них оставались здесь навсегда, женились на славянках, дети их были уже полуварягами только, внуки - совершенными славянами.

Варяги не стояли выше славян на ступенях общественной жизни, следовательно, не могли быть среди последних господствующим народом в духовном, нравственном смысле; наконец, что всего важнее, в древнем языческом быте скандинаво-германских племен мы замечаем близкое сходство с древним языческим бытом славян; оба племени не успели еще выработать тогда резких отмен в своих народностях, и вот горсть варягов, поселившись среди славянских племен, не находит никаких препятствий слиться с большинством.

Так должно было быть, так и было. В чем можно заметить сильное влияние скандинавской народности на славянскую? В языке? По последним выводам, добытым филологиею, оказывается, что в русском языке находится не более десятка слов происхождения сомнительного или действительно германского. После того как древнейший памятник нашего законодательства, так называемая Русская Правда, сличена была с законодательными памятниками других славянских народов, не может быть речи не только о том, что Русская Правда есть скандинавский закон, но даже о сильном влиянии в ней скандинавского элемента. Даже те исследователи - юристы, которые предполагают несколько значительное влияние скандинавского элемента в Русской Правде, видят, однако, в последней собрание обычаев преимущественно славянских и частью только германских. Но для ясного понимания событий первого периода нашей истории мало еще определить, что степень влияния народности пришлого элемента на народность туземного была незначительна; нужно тотчас же обратить вопрос и следить, какому влиянию с самого начала стал подвергаться пришлый элемент от туземного, от новой среды, в которой он нашелся, надобно следить за обоими элементами в их взаимодействии, а не брать каждый порознь, заставляя их действовать от начала до конца в полной особности с их первоначальным, чистым характером, какой они имели до своего соединения. Если Рюрик был скандинав, морской король, то следует ли отсюда, что внуки и правнуки его, князья многих племен, владельцы обширной страны, должны также носить характер морских королей? Разве новая среда, в которой они стали вращаться, нисколько не могла содействовать к изменению их характера? Говорят, что наши князья, от Рюрика до Ярослава включительно, были истые норманны, но в чем же состоит их норманство? В том, что они обнаруживают завоевательный дух? Но таким духом обыкновенно отличаются князья новорожденных обществ: одновременно с Русским образуется другое славянское государство - Польское; первые Пясты - не норманны, несмотря на то, они обнаруживают свою деятельность тем же, чем и первые Рюриковичи - распространением первоначальной области посредством завоевания. Первые Рюриковичи обнаруживают свое норманское происхождение, быть может, тем, что совершают походы преимущественно водою, на лодьях? Но причина этого явления заключается не в норманском происхождении князей, а в природе страны, малонаселенной, покрытой непроходимыми лесами, болотами, в которой, следовательно, самый удобный путь был водный; дружины, распространявшие русские владения за Уральским хребтом в XVII в., не были норманны, но по природе страны действовали так же, как последние; совершали свои походы водным путем. Обычай наших князей ходить на полюдье не есть норманский, он необходим во всех новорожденных обществах: так, мы видим его и в Польше. Военное деление на десятки, сотни и т. д. есть общее у народов различного происхождения. Дружинная жизнь не есть исключительная принадлежность германского племени: Болеслав польский живет с своею дружиною точно так же, как Владимир русский с своею.

Сделавши всех первых князей наших морскими королями, назвавши их всех истыми норманнами, определивши, таким образом, их общий характер, точку зрения на них, исследователи необходимо должны были оставить в стороне их главное значение относительно той страны, относительно тех племен, среди которых они призваны были действовать, должны были оставить в стороне различие характеров каждого из них и какое влияние это различие производило на судьбу страны. Обратив преимущественно внимание на элемент пришлый, на варягов, из характера их отношений к князю и Земле исключительно старались определить главный характер нашей истории, позабыв, что характер дружины условился отношениями призванных князей к призвавшему народонаселению и что эти отношения условились бытом последнего. Утверждая, что у нас имело место призвание, а не завоевание, не заметили противоречия, когда варягам дали характер завоевательный, заставив все явления отражать на себе исключительно их народность, заставив действовать одно пришлое начало, поразив совершенным бездействием туземное. Таковы вредные следствия того одностороннего взгляда, по которому варяги были исключительными действователями в начальном периоде нашей истории.

Но если влияние норманской народности было незначительно, если по признанию самых сильных защитников норманства влияние варягов было более наружное, если такое наружное влияние могли одинаково оказать и дружины славян поморских, столько же храбрые и предприимчивые, как и дружины скандинавские, то ясно, что вопрос о национальности варягов - руси теряет свою важность в нашей истории.